Кофе оставляет пятна на эмали. Мы делаем заключение, что граф Фоскатини кофе не пил вовсе. Но на столе было три чашки. Зачем кому-то создавать видимость, что граф Фоскатини пил кофе, если он этого не делал?

Я недоуменно затряс головой.

– Смелее, я вам помогу. Откуда мы знаем, что Асканио и его друг, или те двое, что выдавали себя за них, вообще приходили в квартиру графа тем вечером? Никто не видел, как они вошли. Никто не видел, как они вышли. У нас есть свидетельства лишь одного человека и множества неодушевленных предметов.

– То есть?

– То есть ножей, вилок, тарелок и пустых блюд. Ах, это было очень ловко придумано! Грейвс – вор и мерзавец, но он человек метода до мозга костей! Он подслушал часть утреннего разговора – достаточно, чтобы понять, что Асканио окажется в щекотливом положении, когда ему придется защищаться. На следующий вечер, около восьми, Грейвс сообщает хозяину, что того зовут к телефону. Фоскатини садится, протягивает руку к трубке, и Грейвс бьет его сзади мраморной статуэткой. Затем быстро звонит обслуге – ужин на троих!

Блюда прибывают, он накрывает на стол, пачкает тарелки, ножи, вилки и так далее. Но он должен также избавиться от еды. Он не только человек с мозгами, еще он обладает на редкость здоровым и вместительным желудком! Но рисовое суфле после трех порций жаркого – для него это было уже слишком! Он даже выкурил сигару и две сигареты, чтобы довершить иллюзию. Ах, его дотошность великолепна! Затем, передвинув стрелки часов на восемь сорок семь, он разбивает часы, и те останавливаются. Только одного не сделал убийца – не зашторил окна. А вот если бы ужин был настоящим, то портьеры закрыли бы, едва начало темнеть. Затем Грейвс торопливо уходит, по дороге сообщив лифтеру о хозяйских гостях. Он спешит к телефонной будке и ближе к восьми сорока семи звонит доктору и имитирует в трубку предсмертный крик своего хозяина.

Идея оказалась настолько удачной, что никто ни разу не поинтересовался, звонили ли в это время куда-нибудь из второй квартиры.

– Никто, кроме Эркюля Пуаро, я полагаю, – не удержался я от сарказма.

– И даже Эркюль Пуаро, – ответил мой друг с улыбкой. – Теперь я собираюсь поинтересоваться. Мне надо было сперва доказать вам мою точку зрения. Но вот увидите, я прав. И тогда Джепп, которому я уже дал подсказку, сможет арестовать нашего добропорядочного Грейвса. Интересно, склько денег он уже успел истратить?

Пуаро оказался прав. Он всегда прав, черт побери!

XI. Дело о пропавшем завещании

Довольно приятным разнообразием в нашей рутинной работе стала проблема, о которой поведала мисс Вайолет Марш. Пуаро получил от нее лаконичную записку с просьбой о встрече, и в ответном послании пригласил ее посетить нас в двенадцать часов следующего дня.

Она приехала минута в минуту – высокая, красивая, одетая без особых изысков, но опрятно. Держалась уверенно и по-деловому и явно была из тех молодых женщин, что полны решимости преуспеть в этой жизни. Сам-то я не большой поклонник так называемых «новых женщин», и, невзирая на привлекательность нашей гостьи, не проникся к ней особым расположением.

– У меня к вам несколько необычное дело, мсье Пуаро, – сразу же предупредила она, усаживаясь в предложенное нами кресло. – Начну, пожалуй, с самого начала и расскажу вам всю историю.

– Как вам угодно, мадемуазель.

– Я сирота. Мой отец был одним из двух братьев – сыновей скромного фермера из Девоншира. Хозяйство находилось в упадке, и старший брат Эндрю отправился искать счастья в Австралию, где и в самом деле весьма преуспел и благодаря успешным земельным спекуляциям стал человеком очень богатым. Младший брат Роджер (мой отец) не имел ни малейших склонностей к сельскому хозяйству. Ему удалось получить кое-какое образование и устроиться служащим маленькой фирмы. Женился он на женщине ненамного богаче его. Моя мать была дочерью бедного художника. Отец умер, когда мне было шесть лет. А в четырнадцать я потеряла и мать – она последовала в могилу за отцом. Моей единственной родней остался дядя Эндрю, который к тому времени вернулся из Австралии и купил небольшое поместье Крэбтри-Мэнор в своем родном графстве. Он был чрезвычайно добр к единственному ребенку своего покойного брата, взял меня к себе жить и всегда относился так, будто я была его родной дочерью. Хотя Крэбтри-Мэнор и считается усадьбой, на самом деле это просто старый фермерский дом. Земледельчество было у дядюшки в крови, и он чрезвычайно живо интересовался самыми разными современными сельскохозяйственными экспериментами. При всей его доброте ко мне, у дяди имелось своеобразное, глубоко укоренившееся представление о том, как следует воспитывать девочек. Фактически он нигде и никогда не учился, хотя обладал поразительной деловой сметкой и проницательностью, и весьма низко оценивал то, что называл «книжными знаниями». И был ярым противником образования для женщин. По его мнению девушки должны обучаться работе по дому и на молочной ферме, приносить пользу по хозяйству и как можно меньше читать книжки. Именно так он собирался воспитывать и меня – к моему горькому разочарованию и возмущению. Я откровенно взбунтовалась. Я знала, что мне достались хорошие мозги и что я начисто лишена талантов в области домашнего хозяйства. Мы с дядюшкой часто и яростно спорили на сей счет, поскольку, несмотря на взаимную привязанность, оба весьма своевольны. Мне посчастливилось выиграть стипендию, и до определенного момента я успешно добивалась своего. Буря разразилась, когда я решила поступить в Гертон* [* Гертон-колледж – один из колледжей Кембриджского университета в Великобритании. Основан в 1869 году в Хитчине как первый женский колледж при Кембридже]. У меня было немного собственных денег – материнское наследство, и я твердо решила наилучшим образом использовать способности, которыми наделил меня Господь. Мне пришлось выдержать последний, довольно долгий спор с дядюшкой. Он выложил карты на стол: других родственников-де у него нет, и он собирался сделать меня единственной наследницей. (Как я уже упомянула, дядя был очень богат.) Однако, если я продолжу упорствовать в своих «новомодных взглядах», то останусь ни с чем. Я вежливо, но твердо стояла на своем. Я всегда буду его любить и уважать, сказала я ему, но это моя жизнь, и я сама должна ею распоряжаться. На том мы и разошлись. «Ты вообразила, что у тебя есть мозги, девочка моя, – сказал он напоследок. – А я вот книжек вовсе не читал, но мои мозги с твоими всегда смогут потягаться. Поживем – увидим, так-то». С тех пор прошло девять лет. Я навещала его время от времени по выходным, и отношения между нами остались исключительно сердечными, несмотря на все расхождения