Шрифт:
Закладка:
Оба оглядываются по сторонам. Девочка из Нембе исчезла.
– Она шла передо мной. Я только взглянула на тучи…
– А она исчезла.
Даже трава вокруг не примята. Они переглядываются, улыбаясь.
– Или её вообще не было! Это был дух…
– Ну хватит!
Они таращат глаза, чтобы было страшнее, и спокойно, не спеша идут под грозовым небом дальше, как будто не боятся ни шторма, ни духов.
В тот же день, в полночь, Альма возникла в нескольких шагах от прежнего места. Она выкапывает пирогу и лук. Ветер крепчает. Начинается дождь.
До этого она следила, спрятавшись в песке, как те люди добираются до французского корабля. Замечала, как преодолевают волну – будто ныряют в проход в пещере. Затем видела, как они возвращаются на берег. Уже без бивней.
Теперь Альма одна на пляже, посреди ночи. Она тащит пирогу по песку. Знает, что ждать ей нельзя. Одна белая птица уже улетела. Другая может последовать за ней.
Она гребёт по морю среди валов волн, которые подкидывают её слишком лёгкую пирогу.
Альма нацелилась на мерцающий впереди жёлтый огонёк. Волны вздымаются так высоко, что на какой-то миг укрывают её от ветра. Волна нависает как крыша, но, когда уже совсем готова сомкнуться над ней, вдруг колеблется, передумывает и отступает, закручиваясь вокруг себя гребнем, и в конце концов решает пролезть снизу. Тогда пирога взлетает над круглой спиной этого зверя. Какое-то мгновение Альма гребёт в спокойной воде на вершине, но затем зверь разворачивается и открывает пасть. Водоворот подхватывает крохотную пирогу, и всё повторяется.
Во мраке первой январской ночи 1787 года Альма покидает этот берег. Она уже не чувствует рук. Путь ей указывает светлая точка среди воды, на корабле. Она держится за этот огонёк. А он всё маячит впереди, сразу и далёкий, и близкий.
Часть третья
34. Тайная пассажирка
Жозеф поднимает лампу как можно выше, невзирая на шторм. Он, весь вымокший, стоит на грот-марсе посередине мачты и обнимает её одной рукой, чтобы не упасть. Ветер не утихает. Дождь хлещет горизонтально, промораживая до костей.
– Подсвети мне, малец. Свети!
Плотник Жак Пуссен висит в воздухе. У пояса болтается ящик с инструментами. Жозеф тянется ещё. Порой ему мерещится, будто вокруг вьются крохотные зелёные птички с серебряными клювами, слетевшиеся на свет. Починка идёт уже четыре часа. Мачта над их головами стрелой пронзает небо и покачивается, как неспешный метроном.
– Свети давай!
Весь день Пуссен подмечал признаки грядущего шторма. Он умолял капитана дать ему закончить работы, без которых «Нежная Амелия» никак не сможет двинуться в путь. Но у Гарделя свои соображения. Он приказал плотнику сперва натянуть сетки вдоль бортов, чтобы невольники, когда погода позволит вывести их наружу, не смогли броситься в море. Когда судно отходит от побережья, многие пытаются прыгнуть за борт – сперва из хрупкой надежды сбежать, потом от безнадёжности, когда весь их мир канет за горизонт.
– Не люблю сорить товаром, – сказал Гардель. – Так что сперва поставьте сетки. А починкой займётесь на рассвете. И к полудню поднимем паруса.
– Если начнётся шторм, капитан, вы не сможете даже поднять якорь, чтобы отойти в укрытие.
Капитан только посмеялся над Пуссеном, показывая на небо:
– Шторм, первого января, на этом побережье? Никогда такого не бывало! Сам дьявол должен объявиться на борту, чтобы небеса нас так покарали!
Однако к восьми часам вечера шторм уже ревел во всю мочь, тут как тут. Значит, дьявол был на борту. И некоторые даже полагали, что он носит капитанский камзол.
Теперь час ночи, и оба якоря скребут по илистому дну среди ракушек. Судно в опасной близости от берега, и его тянет к нему всё сильнее. Жак Пуссен работает наверху, привязавшись верёвкой к танцующей в ночи мачте.
Гордыня мешает укрывшемуся на корме Гарделю признать ошибку. Он собрал всех здесь, на юте. Сунув большие пальцы за проймы жилета, он объясняет экипажу предстоящие действия. Как только Пуссен подаст с мачты сигнал – поднять якоря, затем поставить паруса и взять курс на юго-запад.
Вожеланд осмеливается поднять руку. Он снова предлагает не ждать конца работ.
– Капитан, починить всё можно и позже. Оставшихся парусов нам хватит. На одном только фоке мы пойдём узлов пятнадцать…
Гардель обрывает старпома. На хромом судне он с места не сдвинется. Он хочет отплыть от африканского побережья с триумфом, на всех парусах, когда всё будет готово.
Матросы, глядя на капитана, не говорят ни слова. Они бледны как полотно, и можно подумать, из-за шторма. Однако сердца их захлёстывают другие волны: эти волны поднимаются снизу. Из недр корабля. Потому что ни голос Гарделя, ни свист ветра, ни треск мачт не могут перекрыть доносящихся из-под палубы стонов.
Там, внизу, теперь заперты пятьсот пятьдесят невольников.
По трое на квадратный метр пола. Прибавить сто пятьдесят тысяч литров пресной воды, бочки с горохом и рисом на два месяца – и вот борта ушли в воду по самые пушки.
Чтобы вода не залилась внутрь судна, даже заткнули портики – единственные отверстия, через которые на нижнюю палубу попадал воздух.
Никто из невольников не может лечь на спину – все на боку. Некоторым приходится сидеть на карачках. Гардель рассчитывает, что скоро высвободится немного места – когда умрут те, кто всё равно не пересёк бы океан.
– Слышите? – Гардель вдруг поднимает палец, чуть запрокинув голову. – Слушайте, слушайте!
Можно подумать, внизу играет на клавесине юная соседка и Гардель узнал любимую мелодию.
Капитан пристально оглядывает экипаж.
Вот почему он и собрал их именно здесь. Ради этих стонов и всхлипов – Гардель хочет, чтобы они услышали их, запомнили раз и навсегда. Но не для того, чтобы растрогались или привыкли. Нет. Они должны почувствовать мощь той угрозы, которая будет сопровождать их путь через Атлантику. Нужно быть начеку. Скорбь и протест могут довести до чего угодно.
– В парижских и лондонских гостиных спорят, относятся ли те, кого мы везём, к человеческому роду. А я вам обещаю: как только они поймут, что мы уплываем, их ярость будет сверхчеловеческой.
Снаружи палуба пуста. Только Авель Простак сидит верхом на бушприте, указывающем вдаль поверх носовой фигуры. Он должен следить за обоими якорями и дрейфом судна. Даже не касаясь тросов, он чувствует их дрожь. Два двухтонных якоря больше не впиваются в дно. Они волочатся по нему, так что корабль пятится.
Авель не может удержаться, чтобы в перерыве между волнами не взглянуть на выкрашенную жёлтым
