жребий. Эрнандес проиграл, и он должен будет оставаться внутри, тогда как мне выпало право ступить на Луну первым. Бэйрд и я забрались в скафандры и через шлюз выбрались наружу. Кстати, даже на Луне эти доспехи весят немало.

Мы стояли в тени корабля и осматривались сквозь светофильтры. Тень не была абсолютно черной и как ножом обрезанной — из-за отражения от скал и грунта, — но гораздо глубже и четче, чем на Земле. Позади нас тянулись к горизонту резко очерченные горы, а впереди — потрескавшаяся, охряного цвета поверхность неровно понижалась к краю цирка Платона.

Вы, может, помните, что мы сели незадолго до заката и намеревались отправиться в обратный путь через две недели, вскоре после рассвета. Ночью температура на Луне падает до 250 градусов ниже нуля, но днем тепло так, что запросто можно поджариться. Кроме того, это экономичнее — разогреть корабль словно электроплитку, тогда не надо устанавливать секции охлаждения: требуется меньшая масса.

— Ну, — сказал Бэйрд. — Шагай.

— Шагну — и что дальше? — спросил я.

— Толкай речь. Ты — первый человек на Луне.

— О, нет, — возразил я. — Ты — капитан. Разве я могу мечтать о… нет, нет. Шеф, я отказываюсь.

Возможно, вы читали эту речь в прессе. Там сказано, что это якобы, импровизация, но на самом деле ее написала жена одной крупной шишки, который верил в ее поэтические притязания. Словесный понос, правда ведь? Бэйрд хотел, чтобы я произнес это!

— Мятеж, — заявил он.

— Могу ли я посоветовать капитану, чтобы он просто записал в журнале, будто речь произнесена?

— И ты — Иуда! — рявкнул Бэйрд. Но он так и поступил. Позже. Надеюсь, вы понимаете, что слышали это с условием: не для огласки. Договорились?

Бэйрд продолжал оставаться в отвратительном настроении.

— Возьми несколько образцов породы, — распорядился он, устанавливая камеру.

Я быстро подобрал подряд несколько камешков, полагая, что если я начну выбирать их, то Солнце выберет меня и поджарит. Конечно, это — чушь, но Бог знает, до чего жутким и чуждым казался окружающий пейзаж…

Бэйрд был занят съемками.

— Я удивлюсь, если ты сможешь поймать этот свет, — заметил я. — На Земле ничего подобного не бывает.

Но это было не совсем так. Я не могу описать разницу. Я думал о тех странных и уникальных оттенках освещения, с которыми мы изредка, если повезет, сталкиваемся на Земле, вроде того медного тона, что появляется незадолго до шторма, о прочих похожих вещах, — и представлял их размноженными в миллионах отдаленно похожих изображений.

— Вот еще, конечно, сфотографируется, — заявил Бэйрд.

— Ну да. Внешнее впечатление. — сказал я. — Но что бы передать ощущение, необходим художник, а такого художника не было уже столетия. Рембрандт? Нет, для него это слишком грубо, холодный свет, обладающий одновременно жаром ада…

— Заткнись! — Рев в наушниках чуть не порвал мне барабанные перепонки. — Чтоб ты сдох, как и твой проклятый Ренессанс!

Немного погодя мы вернулись на корабль. Бэйрд тихо психовал. Он был на пределе выдержки и, наверное, он был прав: поверхность Луны не самое подходящее время для разговоров об искусстве.

Мы выставили наружу датчики, решив, что пока они собирают информацию, сами мы можем перекусить и вздремнуть. Солнце спускалось к горизонту, тени становились длиннее. Эрнандес обследовал принесенные мной образцы и заявил, что хоть он и не геолог, но, кажется, ничего похожего на Земле не встречается. Эксперты позже сообщили нам, что и для них они в диковинку. Минералы те же, но их кристаллизация в лунных условиях протекала совершенно иначе.

После недолгого отдыха мы отметили, что Солнце спустилось еще ниже и неровности местности образовали перед нами почти сплошную полосу тени к кратеру Платона. Эрнандес посоветовал нам использовать эту возможность для исследования. Закат настал бы до того, как мы успели вернуться, но грунт остывает не так быстро, и с помощью наших аккумуляторных батарей мы вполне могли бы успеть. В вакууме, на затененной поверхности, вы не так много тепла потеряете с излучением, гораздо больше лунные породы, насквозь промерзшие внутри, высосут его через ваши подошвы.

Бэйрд для порядка повозражал, но ему и самому не терпелось. Так что, в конце концов, мы плюнули на инструкции и отправились все втроем. Мы добрались до края и заглянули оттуда вниз, на лавовую равнину примерно шестидесяти миль диаметром. Дальняя ее сторона была скрыта от нас. Равнина напоминала поверхность блестящего полированного металла, рассеченную тенями от западной стены. Спуск казался крутым, конец его потерялся во тьме, но его нужно было преодолеть.

Мой шлем, попавший в полосу прямого солнечного света, вскоре стал напоминать духовку, в то время как ноги оказались в тени и начали леденеть. Но я забыл обо всем этом, когда увидел перед собой туман.

Вы слышали об этом? Астрономы наблюдали его уже долгое время — в виде облаков, периодически появляющихся в некоторых кратерах. Платон — один из таких. Я надеялся, что наше путешествие поможет раскрыть эту тайну, — и вот теперь, в четверти мили под нами, завиваясь причудливыми потоками, клубился туман.

Он поднимался из тьмы, и когда на него падали солнечные лучи, начинал отливать золотом, после чего исчезал, растворялся, таял.

Я начал спускаться.

— Эй! — крикнул Бэйрд. — А ну вернись!

— Я только посмотрю, — попросил я. — Ногу вывихнешь, и тебя придется тащить на себе! Ночь уже близко. Нет!

— В этом балахоне ничего себе не вывихнешь, — ответил я.

Скафандр снаружи весь покрыт металлом, даже гибкие сочленения, а пластиковый шлем был, пожалуй, еще прочнее. Так что, если бы мне захотелось покончить с собой, то бросаться надо было бы с немалой высоты и, может быть, не один раз.

— Возвращайся, или я отправлю тебя под трибунал, — процедил Бэйрд сквозь зубы.

— Шеф, будь человеком, — сказал Эрнандес.

В конце концов, он его уговорил. Капитана почему-то раздражаю только я. Мы обвязались страховкой и осторожно начали спуск.

Туман поднимался из расселины примерно посередине стены. Там, где лежали тени, наши фонари высветляли иней, который тут же начинал испаряться под действием света. Наверное, когда приходила ночь, все здесь вокруг было покрыто льдом. Вода? Не знаю. Быть может, следы лунной жизни, например, — низшей растительной формы. Правда, за все время нашего там пребывания мы ничего подобного не обнаружили. А вот то, что мы обнаружили…

Ниже трещины виднелся широкий выступ. Мы спустились на него и остановились, осматриваясь.

А теперь вы должны все четко себе представить. Мы находились на выступе в несколько ярдов шириной. Над нами четко вырисовывалась зубчатая стена кратера, под нами была пропасть, дно которой терялось во тьме,