Шрифт:
Закладка:
Последние годы жизни Лукиан провел на императорской службе, занимая видный пост в канцелярии наместника Египта. В своем «Оправдательном письме» он писал: «Плату я получаю не от частного лица, а от императора, и плату не маленькую, а весьма значительную. Да и на будущее, если только дела мои пойдут, как следуют, у меня неплохие виды…» Трудно сказать, как «пошли дела» Лукиана в дальнейшем. Но известно, что в старости он опять вернулся к давно оставленному им жанру риторических декламаций (по его собственным словам, он вновь «спустил на воду давно уже стоявшее на суше суденышко»). К этому периоду относят поздние произведения «Про Диониса» и «Про Геракла». Умер Лукиан после 180 г. (Согласно христианским преданиям, Лукиан погиб, растерзанный собаками, но едва ли это так).
Апулей
Уроженец Мадавры, римской колонии в глубине Нумидии, Апулей родился около 124 г. Отец его занимал высокое положение и был одним из первых магистратов города. Риторическое образование Апулей получил в Карфагене – главном городе провинции Африка, философии обучался в Афинах, после чего много путешествовал по греческому Востоку. Пребывание в Риме, где Апулей занимался адвокатской деятельностью, дало ему возможность усовершенствоваться во владении литературным латинским языком. Вернувшись затем в Африку, он стал вести жизнь странствующего софиста и постоянно выступал перед многочисленной аудиторией с лекциями на различные темы. Однажды по дороге в Египет Апулей оказался в городе Эе, где остановился в семье своих знакомых. Вскоре ему удалось жениться на богатой вдове, значительно старше его по возрасту. Родственники жены пытались оспорить законность этого брака и обвинили Апулея в занятиях магией. Однако ему удалось оправдаться. Впоследствии Апулей жил в Карфагене, где продолжал выступать перед публикой со своими речами. Слава его была так велика, что ему, как выдающемуся оратору, еще при жизни поставили памятник, и он был избран на должность «жреца провинции».
Творчество Апулея было чрезвычайно разнообразно. Он писал и по-латыни и по-гречески, составлял речи, философские и научные сочинения, стихи. Однако немеркнущей посмертной славной он обязан главным образом своему роману «Метаморфозы, или Золотой осел», законченному около 153 г. Сюжет его сводится к следующему. Молодой грек по имени Луций, чрезвычайно любопытный и интересующийся магией, попадает в Фессалию, страну славящуюся чародейством, и останавливается в доме одного своего знакомого Милона, жена которого слывет могучей колдуньей. В жажде приобщиться к таинственной сфере магии Луций вступает в связь со служанкой Фотидой, несколько причастной к искусству госпожи. От нее он получает волшебное средство, способное обращать человека в птицу. Однако вскоре обнаруживается, что Фотида спутала ящички, и Луций намазавшись мазью, превращается вместо птицы в осла. Человеческий разум и человеческие вкусы он при этом сохраняет. Служанка успокаивает юношу тем, что ей известно средство обратного превращения: для этого достаточно пожевать роз. Но обратное превращение надолго задерживается. Осла в ту же ночь похищают разбойники. С этого момента начинаются злоключения Луция. Он переживает множество приключений, переходит от одного хозяина к другому, всюду терпит побои и неоднократно оказывается на краю гибели. Из рук разбойников он попадает к пастухам, где его мучает злобный мальчишка-погонщик, затем Луция покупают жрецы Сирийской богини, после них он служит на мельнице, у легионера и, наконец, у двух братьев, повара и кондитера. Это переломный момент в его судьбе: Луций обнаруживает свои человеческие привычки, которые окружающие воспринимают как нечто из ряда вон выходящее, и потому господин, которому принадлежат братья, выкупает у них осла и держит как ярмарочное чудо. Однажды, когда Луцию надлежит выступать в неблаговидной роли возлюбленного приговоренной к смерти преступницы, он умудряется бежать, встречает процессию поклонников Исиды, поедает розы, которые несет жрец, и вновь становится человеком.
Сюжет романа имеет символическое истолкование. Пребывание Луция в шкуре осла становится аллегорией чувственной жизни. «Не в прок пошло тебе, – говорит Луцию жрец Исиды, – ни происхождение, ни положение, ни даже сама наука, которая тебя отличает, потому что ты, сделавшись по страстности своего молодого возраста рабом сластолюбия, получил роковое возмездие за неуместное любопытство». Чувственный человек, – говорит, таким образом, Апулей, – это всегда раб слепой судьбы.
ЛЮБОВЬ К ФОТИДЕ
(Из второй книги романа)
«…Так рассуждая, достиг я дверей Милона… Но не застаю ни Милона, ни его жены, только дорогую мою Фотиду. Она готовила хозяевам колбасу, набивая ею мелко накрошенной начинкой, и мясо мелкими кусочками… Сама она, опрятно одетая в полотняную тунику, высоко, под самые груди ярким красным поясом опоясанная, цветущими ручками размешивала стряпню в горшке, круговое движение это частыми вздрагиваниями сопровождая: всем членам передавалось плавное движение – едва заметно бедра трепетали, гибкая спина слегка сотрясалась и волновалась прелестно. Пораженный этим зрелищем, я остолбенел и стою, удивляясь; восстали и члены мои, пребывавшие прежде в покое. Наконец обращаюсь к ней:
– Как прекрасно, как мило, моя Фотида, трясешь ты этой кастрюлькой и ягодицами! Какой медвяный соус готовишь! Счастлив и трижды блажен, кому ты позволишь хоть пальцем к нему прикоснуться!
Тогда девушка, столь же развязная, сколь прекрасная:
– Уходи, – отвечает, – уходи, бедняжка, подальше от моего огня! Ведь если малейшая искра моя тебя зажжет, сгоришь дотла. Тогда, кроме меня, никто твоего огня не угасит, я ведь не только кастрюли, но и ложе сладко трясти умею!
Сказав это, она на меня посмотрела и рассмеялась. Но я не раньше ушел, чем осмотрев ее всю… Дальше не смог я выдержать такой муки жгучего вожделения: приникнув к ней в том месте, откуда волосы у нее зачесаны были на самую макушку, сладчайший поцелуй запечатлел. Тут она, отстранившись немного, обернулась ко мне и, искоса взглянув на меня лукавым взором, говорит:
– Эй ты, школьник! За кисло-сладкую закуску хватаешься. Смотри, как бы, объевшись медом, надолго желчной горечи не нажить!
– Что за беда, – говорю, – моя радость, когда я до того дошел, что за один твой живительный поцелуйчик готов изжариться, растянувшись на этом огне!
И с этими словами, еще крепче ее обняв, принялся целовать. И вот она уже соревнуясь со мною в страсти и равную степень любви по-братски разделяет; вот уже, судя по благовонному дыханию полуоткрытого рта, по ответным ударам сладостного языка, упоенная вожделением, готова уже уступить ему.
– Погибаю, – воскликнул я, – и погиб уже совершенно, если ты не сжалишься надо мной.
На это она, опять меня поцеловав, говорит:
– Успокойся. Меня сделало твоею взаимное желание, и утехи наши откладываются ненадолго. Чуть стемнеет, я приду к
