— И в заключение, — сказала Минерва, — мистер Поттер сказал — это прямая цитата, Альбус — чем бы ни был тот предмет, который директор хранит в Хогвартсе и который привлекает Тёмных волшебников, его нужно убрать из школы, причём немедленно.

В этот раз она не смогла сдержать резкость в своём голосе.

— Я просил об этом же Фламеля, — с явной болью произнёс Альбус. — Но мастер Фламель сказал, что даже он не может больше хранить Камень в безопасности… он уверен, что Волдеморт способен отыскать Камень, где бы его ни прятали… и он не согласится, чтобы Камень хранился где-либо, кроме Хогвартса. Минерва, мне жаль, но у нас нет другого выбора… просто нет!

— Хорошо, — ответила профессор МакГонагалл. — Но что касается меня, я думаю, мистер Поттер прав по каждому пункту.

Старый волшебник повернул голову в её сторону:

— Минерва, вы давно меня знаете. Лучше, чем любая другая душа на этом свете. Скажите, я уже забрёл во тьму?

— Что? — искренне удивилась профессор МакГонагалл. — О, Альбус, конечно, нет!

Старый волшебник на мгновение плотно сжал губы:

— Во имя высшего блага. Я столь многим пожертвовал во имя высшего блага. Сегодня во имя высшего блага я чуть не обрёк Гермиону Грейнджер на Азкабан. И я заметил… сегодня я заметил, что… меня начала раздражать наивность, которая мне больше недоступна… — старый волшебник запнулся. — Зло, совершённое во имя добра. Зло, совершённое во имя зла. Что хуже?

— Вы говорите глупости, Альбус.

Старый волшебник бросил на неё ещё один взгляд и снова посмотрел вперёд:

— Скажете, Минерва… вы хотя бы на секунду задумались о последствиях, прежде чем рассказали мисс Грейнджер, как ей связать себя с Домом Поттеров?

Минерва невольно ахнула. Она поняла, что она наделала...

— Значит, нет, — глаза Альбуса погрустнели. — Нет, Минерва, вы не должны извиняться. Это хорошо. После всего, что я сделал сегодня… если вы предпочтёте быть верной прежде всего Гарри Поттеру, а не мне, то это правильно и справедливо.

Она открыла рот, чтобы протестовать, но Альбус продолжил, прежде чем она смогла произнести хоть слово.

— Действительно… действительно… это будет необходимо и даже больше, чем необходимо, если Тёмный лорд, которого Гарри должен победить, чтобы обрести силу, окажется в итоге не Волдемортом…

— Только не снова, Альбус! — сказала Минерва. — Сами-Знаете-Кто отметил Гарри как равного себе, не вы. Пророчество никак не может говорить о вас!

Старый волшебник кивнул, но он по-прежнему смотрел куда-то вдаль, на уходящий вперёд коридор.

* * *

Камера предварительного заключения, расположенная практически в самом центре департамента Магического Правопорядка, была роскошно обставлена — больше исходя из представлений взрослых волшебников о естественной обстановке, нежели из-за какой-то особой заботы о заключённых. Здесь было кресло — саморегулирующееся, самокачающееся, с роскошными богато украшенными самоподогревающимися подушками. Здесь стоял шкаф со случайными книгами, спасёнными из корзины для уценённых товаров, и полка, заставленная древними журналами — один из них был выпущен аж в 1883 году. Что же касается туалетных принадлежностей... Что ж, они не были роскошными, но на комнату было наложено заклинание, позволяющее отложить все соответствующие занятия, — заключённый не мог пойти никуда, где его бы не видел наблюдающий за ним аврор. Во всём остальном это была вполне приятная маленькая камера. Профессор Защиты Хогвартса был задержан, не арестован. Его даже не запугивали. Не было никаких свидетельств, позволяющих предъявить ему официальное обвинение... если не считать того, что в Школе Чародейства и Волшебства Хогвартс случилось ужасное и необычное преступление, а предыдущий опыт показывал, что с шансами пять к одному нынешний профессор Защиты в этом как-нибудь замешан. Также следует добавить, что никто в ДМП даже не знал, кто на самом деле занимает должность профессора Защиты, и этот человек в буквальном смысле чихал на все попытки раскрыть его истинную сущность. В общем, нет, «Квиринуса Квиррелла» пока ещё не отпускали обратно в Хогвартс.

Позвольте подчеркнуть:

Профессор Защиты.

Содержался.

В камере.

Профессор Защиты смотрел на наблюдающего аврора и напевал.

С тех пор, как профессор Защиты оказался здесь, он не произнёс ни единого слова. Он лишь напевал некий мотив.

Сначала мотив звучал, как обычная детская колыбельная, та, что у маглов начинается: «Спи, моя радость, усни…»

Мотив повторялся семь минут, без изменений, снова и снова, приучая слушателя к определённому шаблону.

Потом в теме начались вариации. Фразы стали звучать медленно, с длинными паузами, так что разум слушателя беспомощно ожидал то следующей ноты, то следующей фразы. А когда следующая фраза все-таки начиналась, она оказывалась настолько мимо нот, так непостижимо и чудовищно мимо нот и даже не в той гамме, в какой звучали предыдущие фразы — она вообще не попадала ни в какую гамму. Можно было подумать, что этот человек тренировался часами, чтобы научиться настолько идеально фальшиво петь.

Всё это имело такое же отношение к музыке, какое к человеческому голосу имеет душераздирающий мёртвый голос дементора.

И эти ужасные, ужасные звуки игнорировать было невозможно. Они напоминали известную колыбельную, но отступали от неё непредсказуемым образом. Они задавали ожидания и сами же их нарушали, не следуя ни одному шаблону, который позволил бы воспринимать это пение как фон. Мозг слушателя против воли ожидал окончания этих антимузыкальных фраз и отмечал каждый неожиданный поворот.

Единственное возможное объяснение, откуда вообще взялся такой способ пения, заключалось в том, что некий непередаваемо жестокий гений проснулся однажды утром, почувствовал, что обычные пытки ему наскучили, и решил развлечься, придумав способ свести с ума человека, просто спев ему песенку.

Аврор слушал эти невообразимо чудовищные звуки уже четыре часа, ощущая рядом присутствие чего-то огромного, холодного, смертельного. И это чувство было одинаково ужасным — смотрел ли он прямо на задержанного или наблюдал за ним боковым зрением...

Пение прекратилось.

Пауза была долгой. Достаточно долгой, чтобы появилась ложная надежда. Сначала она