только весь напряжен, как бывало после прошлых сеансов: нижняя губа у него заметно дрожала, и мелкие капельки пота стекали по щекам. «Что же ты с ним сделал?» – в бешенстве вопросил Пьетро сказочника, одновременно спрашивая себя, сколько еще должны продлиться мучения несчастного мальчика.

– Я хочу, чтобы ты на мгновение закрыл глаза, – сказал он, и Николин послушался. – Теперь дыши так, как я, хорошо?

Он принялся ритмично вдыхать и выдыхать, мальчик стал выполнять это простое упражнение по релаксации следом за ним, а потом продолжил самостоятельно. Психолог решил больше ничего не делать, просто ждать, наблюдая.

Определенно, был способ его освободить: секретное слово, звук, прикосновение, предмет, запах. Но Пьетро Джербер подозревал, что эту награду он получит в конце, выслушав всю историю. Во всяком случае, на это надеялся. Ведь он даже не был уверен, что для противника существуют хоть какие-то препоны: выбрал же он невинного ребенка для достижения своей цели. Какова бы она ни была.

Никто не хочет верить тому, что говорят дети.

Синьор Б. оказался прав: егерь счел само собой разумеющимся, что рассказ взрослого похитителя более достоин доверия, нежели версия юной жертвы. Может, потому, что орк оказался хитер и предварил все, о чем двенадцатилетний парнишка мог поведать, заранее опровергая его слова, выдавая их за выдумки непослушного ребенка, сбежавшего из дома, из-под опеки «дяди», которому родители его препоручили. Джербер рассудил, что бесполезно будет возвращаться к безухому и спрашивать, не помнит ли он эпизод, имевший место двадцать два года назад, когда он, не задавая вопросов, по сути, вручил похищенного ребенка его мучителю. Ведь так оно все и было, сомнений нет. А лесничий, наверное, уже ничего и не помнит.

Джербер увидел, что Николин успокоился и готов вернуться в институт. Он позвонил сопровождающим, налил мальчику стакан воды, как обычно, и раздвинул шторы, открывая серый день, нависавший над Флоренцией.

Любезная сотрудница вошла в кабинет, помогла мальчику подняться с кресла-качалки. У Нико заурчало в животе.

– Тут ты прав, – заулыбалась женщина. – Ты пропустил обед, но мы соберем тебе чего-нибудь поесть, вот увидишь.

Джерберу было приятно видеть, что кто-то наконец заботится о потребностях мальчика.

– Может, вам удалось что-то обнаружить во время видеонаблюдения? Или он ведет себя по-прежнему? – осведомился доктор, имея в виду постоянный мониторинг поведения Николина, помещенного в отдельную палату. И ожидал обычного отрицательного ответа.

– Видеонаблюдения? – переспросила сотрудница.

Психолог сразу понял, что ее коллега врала.

– Нико по-прежнему держат отдельно от других детей, так?

– Сначала его отделили, да, но теперь он вместе со всеми, – ответила женщина. – Простите, доктор, но мы не получили распоряжений на этот счет, – стала оправдываться она.

Джербер почувствовал, как ярость поднимается в нем. Как могла эта гарпия так бессовестно врать? Ясно, что она действовала из личной неприязни, хотела выказать пренебрежение доктору, а навредила только Николину.

– Как же так?! – воскликнул он, вне себя. – Я распорядился постоянно за ним наблюдать: в таких случаях, как этот, малейшее изменение статуса-кво может оказать огромную помощь.

– В чем? – спросила сотрудница.

Джербер взял Николина за плечо и слегка встряхнул.

– Верите вы или нет, но внутри этого непроницаемого скафандра из плоти живая, трепетная душа ребенка молит, чтобы ее освободили.

Николин, разумеется, никак не отреагировал. Дернулся, как тряпичная кукла, а когда доктор его отпустил, снова застыл почти неподвижно.

Но сотрудница смотрела ребенку в глаза – может, искала в них какую-то искру духа, дабы убедиться, что Джербер прав.

– Кое-что все-таки есть, – неожиданно проговорила она.

Гипнотизер застыл на месте, весь обратившись в слух.

– Может быть, это и не важно, однако… – Она приумолкла – наверное, не хотела умничать, а потом попасть пальцем в небо. – Мальчики, которые спят с ним в одной палате, рассказывают, что он разговаривает во сне.

Разговаривает во сне. Три слова запечатлелись в голове Пьетро Джербера как неожиданное откровение. Он не знал, понимает ли женщина всю важность своего сообщения, ведь до сих пор Николин вообще не «разговаривал», а предоставлял свой голос сказочнику.

– Ребята, случайно, не рассказали, что именно он говорит? – робко осведомился психолог.

Женщина покачала головой:

– Произносит какие-то фразы на непонятном языке.

Джербер сразу подумал, что это албанский, родной язык Нико. И раз мальчик к нему прибегает, значит во сне говорит не сказочник. А настоящий Николин.

Психолог снова посмотрел на ребенка: он впервые получил доказательство, что не ошибся и что-то внутри у Николина осталось и борется, чтобы выбраться из трясины безмолвия, в которую мальчика погрузили. Гипнотизер давно задавался вопросом, как войти в контакт с духом Нико, запертым в затерянной комнате.

Теперь он нашел ответ, который так долго искал. Сны. Теперь Пьетро Джербер знал, что делать.

34

Заккария Ашер был человеком кротким – может быть, самым кротким из людей. Он никогда не выходил из себя, был до чрезвычайности сдержан в манерах и речах, то есть всегда и со всеми любезен.

Ему недавно исполнилось семьдесят лет, он жил на четвертом этаже в доме на улице Риказоли, неподалеку от Академии, в квартире, которую обставил с большим вкусом, украсив многочисленными антикварными вещами: их он отыскивал в лавках и на базарчиках вместе с супругом Филипом, шотландцем на двадцать лет его моложе, – пара познакомилась, когда Заккария уже потерял надежду встретить кого-то, с кем провести остаток жизни.

На первый взгляд они казались вполне обычной парой, с устоявшимися привычками. Филип выбрал для себя работу на дому и вел хозяйство, закупал продукты и готовил. Заккария же занимался научными исследованиями и питал безрассудную страсть к реставрации старых часов, что также указывало на его спокойный, мирный нрав. Жизнь их протекала безмятежно, без эксцессов и, если не считать отдыха на острове Эльба да концертов классической музыки по воскресеньям, совсем не была светской. Они не ходили на праздники, даже не посещали кафе и рестораны. Гордились тем, что ложатся рано, самое позднее в девять вечера.

Но именно в этот момент и проявлялась единственная из ряда вон выходящая странность в их бытии.

Перед тем как ложиться в постель, Заккария надевал поверх пижамы смирительную рубашку, доходившую до лодыжек. Супруг, поправив у него под головой подушку, чтобы было удобно спать, хорошенько застегивал один за другим кожаные ремни, принуждавшие партнера лежать неподвижно, лицом вверх. Поцеловав его на ночь, Филип гасил ночник, стоявший на тумбочке, и Заккария оставался так до пробуждения, которое неизменно наступало в шесть часов следующего утра. Причина подобной предосторожности была проста и в то же время удивительна.

Заккария Ашер был ликантропом.

Этот