Саванна смеется и берет себе газировку.

– Однако, – продолжает Тори, – в отличие от всех нас, Лейси наивно полагает, будто Блейк способен думать о чем-то еще, помимо своей музыки. Весь прошлый год эти двое ходили вокруг да около, в основном потому, что Блейк не очень-то в ней заинтересован, а бедняжка Лейси верит, будто когда-нибудь он посвятит ей песню. Что ж, удача любит упорных!

Внезапно Тори замолкает и вновь откидывается на спинку стула. Оглянувшись, я понимаю, почему рассказ прервался – к нам приближается Блейк.

– Ну, как вам костер? – спрашивает он, гордый результатами своего труда. – В детстве мама заставляла меня ходить на сборы бойскаутов. Наконец навыки пригодились. С каждым разом костры выходят все лучше.

– Ага, хвастунишка, – говорит Тори с усмешкой.

Блейк слегка толкает ее пальцем в плечо.

– Ага, диджей. Разве тебе не пора заняться делом? Что-то я не слышу никакой музыки. А вы, девчонки? – Он смотрит на Саванну, затем на меня. И больше не отводит взгляда.

Тори стонет и неохотно поднимается. Но, прежде чем уйти, достает телефон.

– Обождите. Время для мимишной фоточки! С отстойным бойскаутским костром Блейка на заднем плане.

– Ой, ну тебя, Тори! – стонет Блейк, затем смеется и берет меня за локоть, помогая встать.

– Стойте, – в панике говорю я, когда Саванна тоже встает и они втроем окружают меня, а Тори уже протягивает телефон для селфи. – Ты ведь не собираешься это нигде выкладывать, верно?

– Не, просто для воспоминаний! Эта фотка попадет в мой личный альбом, – успокаивает меня Тори, а затем с веселым энтузиазмом призывает: – Скажите «чиз»!

Я не уверена, что мне удается вовремя изобразить на лице улыбку, но Тори не утруждает себя проверкой и сразу убирает телефон, после чего обходит группу стульев и исчезает за костром.

Блейк плюхается на освободившееся место, хватает газировку и любовным взглядом пялится на свой костер со стороны.

– Большой, правда?

Саванна выразительно покашливает.

– Я… э-э… буду там, если понадоблюсь, – говорит она, махнув рукой куда-то в сторону, а затем бросается вслед за Тори.

– Готов поспорить на десять баксов, что пошла кокетничать с Натаном Хантом, – говорит Блейк.

Или просто оставила нас наедине.

– Угу, – мычу я, вновь опускаясь на стул рядом с Блейком. Меня медленно охватывает волнение, распространяясь по всему телу, подобно волне. Мы не говорили с глазу на глаз с того самого дня у бассейна, и я вдруг осознаю, как сильно меня будоражит перспектива остаться с Блейком наедине. Что же произойдет дальше?..

– Итак, насчет гитары… – Я киваю на инструмент, лежащий между нашими стульями. – Ты музыкант?

Блейк переводит взгляд с костра на меня, однако в глазах по-прежнему отражаются оранжевые всполохи.

– Надеюсь им стать.

Он запихивает недопитую банку газировки в землю между камнями и кладет футляр себе на колени. Я молча наблюдаю за тем, как он неторопливо открывает защелки, а затем, бросив на меня короткий взгляд, поднимает крышку, демонстрируя акустическую гитару, и с крайним трепетом проводит пальцами по лакированному красному дереву. На корпусе виднеется несколько крошечных потертостей – гитара не новая, однако о ней явно хорошо заботятся – дерево переливается медовым отливом в свете костра. Блейк медленно проводит рукой вдоль грифа и останавливается на надписи «GIBSON».

– Оригинальная модель «Gibson Hummingbird», – говорит он с легкой застенчивостью, которую я от него никогда не слышала. – Принадлежала моему отцу – тоже любителю музыки. Но он отказался от своей мечты и передал гитару мне.

Я открываю рот в беззвучном «ох» – Блейк никогда не упоминал об отце. Я, конечно, и сама заметила, что его не наблюдается поблизости, однако обычно о таком не спрашивают прямо, особенно если…

– О нет, он не умер, ничего подобного, – смеется Блейк, заметив выражение на моем лице. – Просто пьянчужка, который свалил к своей любовнице в Мемфис.

– Ох. – Этого я совсем не ожидала. – И ты все равно сохранил его гитару?

– Ну естественно. Это же чертов «Gibson Hummingbird», Мила! – Блейк наклоняет голову набок, пораженный моей неосведомленностью. – Я намерен играть на этой гитаре до ее самого последнего дня.

– И этим ты хочешь заниматься по жизни? – спрашиваю, придвигаясь ближе. Вновь с любопытством смотрю на гитару, затем улыбаюсь Блейку. – Музыкой?

– Куда деваться, у меня она в крови. – Он застенчиво пожимает плечами и так же застенчиво улыбается. – Хочу поступить в Вандербильтский универ в следующем году. Я умолял Марти разрешить мне иногда у них играть…

– Марти?

– Владелец «Хонки-тонк централ». Но он говорит, я еще не дорос до игры в барах, – объясняет Блейк с негодующей гримасой. – Даже не соглашается выделить мне дневное время, когда в бар пускают семьи с детьми! Боится, что если мама узнает, то найдет повод их прикрыть.

Я вспоминаю, как во время обеда миссис Эйвери резко встала из-за стола и ушла при одном лишь упоминании музыки Блейка.

– Так мама не в восторге от твоих планов, да? – осторожно интересуюсь.

Губы Блейка складываются в печальную улыбку.

– Да уж. Считает, нормальную карьеру музыкой не построишь. Хочет, чтобы я изучал бизнес или подобную нудятину. Типа, знаешь, политики. – Он сердито вздыхает и вновь с любовью смотрит на гитару; взгляд затуманивается, становится мечтательным, словно он представляет их совместное будущее. – Стоит только затронуть эту тему, мама меня тут же затыкает. Даже не слушает, как я играю. Музыка напоминает ей моего отца.

– Мне жаль, Блейк. – Я сочувственно морщусь.

При виде боли в глазах Блейка, вызванной материнским пренебрежением, я вдруг осознаю, что никогда по-настоящему не задумывалась о том, кем могу быть, кроме как дочерью Эверетта Хардинга. Разумеется, я мечтала сбежать в университет, едва закончу школу, и тем самым освободиться от пут папиного мира. Однако я не строила никаких планов и даже не решила, куда хочу поступать. Я вообще не уделяла времени размышлениям о том, кто я и кем хочу стать.

Может, у Блейка и нет поддержки матери, зато у него по крайней мере есть амбиции, страстное увлечение. У него есть мечта. И он твердо намерен проложить свой собственный путь в жизни.

Костер продолжает трещать, жар становится сильнее, опаляет наши лица и подсвечивает оранжевым сиянием. Глубоко вдохнув, я касаюсь горячей ладони Блейка.

– Итак, – шепчу я, – можно мне послушать твою музыку?

Блейк смотрит на наши руки и вдруг убирает свою. У меня душа опускается в пятки, но мгновение спустя он накрывает мою руку своей, переплетает пальцы и сжимает. Наши взгляды встречаются, мы обмениваемся робкими улыбками. Он коротко кивает и медленно встает. Есть что-то невероятно притягательное в том, как он перекидывает ремень гитары через голову и поправляет волосы, словно готовясь к выступлению на сцене.