4

Бедность языка — бедность эпохи. Рожденные в годину величайших катастроф и всеобщего сдвига, мы — бедняки, нищие; быть может, — моты, пустившие на ветер родовое богатство… Несоответствие исторической обстановки с наличными человеческими силами, — не есть ли тайная причина той страшной трагедии, которую мы переживаем, той безысходной противоречивости, отсутствия единой воли, которые являются основными чертами настоящего момента?.. И бедность языка есть лишь первый и самый яркий признак общего духовного обнищания. Нам нужно творить, — это говорят теперь все, отовсюду: «творчество» — первое, что произносят. Свобода, — прибавляют иные. Да, это так; но надлежит помнить, что как «в начале» Божественного творчества «было Слово», так и подлинное творчество человеческое должно непременно начаться творчеством языка.

Но, говоря о творчестве языка, мы неизбежно должны поставить вопрос о едином языке; что составляет, собственно, ту идеальную стихию, которая обозначается нами именем «русского языка»? Не городская же, интеллигентская, «литературная» речь; следовательно, — речь народная. Но народных говоров много, и уже А. А. Потебня сознавал непримиримое противоречие между наличностью многих наречий, — между дробностью языка, и необходимостью, «в видах объединения умственной деятельности народа», иметь один «письменный» язык, в форме которого отливался бы весь процесс народной культуры[568]. Где же искать этот идеальный русский язык?

Стремясь разрешить эти вопросы, мы соприкасаемся с фактом словесного искусства — поэзии. Именно в поэзии (употребляя это понятие в широком смысле, т. е. включая в него все явления искусства слова, — как стихотворного, так и прозаического) протекает жизнь языка в его идеальных формах, именно поэзия является хранителем сокровищницы единого языка.

Именно поэзия (а не архитектура, как полагали иные из мыслителей) является конкретным воплощением культуры, — поэзия, как стихия, в которой протекает процесс творчества слова, этого зерна культуры. По выражению одного из современных художников слова, «цель поэзии — творчество языка; язык же есть само творчество жизненных отношений. И потому-то новое слово жизни в эпохи всеобщего упадка вынашивается в поэзии»[569]. Поэтому великая культура непременно предполагает великую поэзию.

Однако важность проблемы поэзии в проблеме культуры обычно плохо сознается. Особенно же мало склонны бывают придавать значение поэзии и ее роли в эпохи, подобные нашей; если еще римляне говорили, что музы молчат, когда шумит война, то мы можем добавить, что еще более заставляет умолкнуть Аполлоновых дев шум брани гражданственной… Мы не знаем, какова будет судьба поэзии в ближайшем будущем; но, быть может, именно она будет беречь «наш дар бессмертный», и не только беречь его в том виде, в каком он достался нам от прошлого, но и приумножать наше родовое богатство творчеством нового.

Какова бы ни была судьба нашей обыденной речи, сумеем ли мы облагородить ее, вернуть ей жизненность и силу, это будет делом более богатых творческими потенциями, более счастливых, какова бы ни была ближайшая участь речи поэтической, — одно знаем мы: не иссякнет наш язык, ибо язык — народ, и гибель языка — гибель народа… И если великой трагедии, переживаемой последним, суждено завершиться не судорожным биением головою об стену в безнадежной тоске, но благодатным очищением души, — это очищение будет, вместе, и обретением в себе слова живого. Среди криков, нечленораздельных звуков и жалкого бормотанья, оглашающих ныне воздух, — сокровенное существо нашей родины, душа ее, молчит: пусть не обманемся мы, веря, что это — не молчание немотствующего, не мука бессловесного и бессильного, но то великое молчание, в недрах которого приуготовляется глубочайшее из таинств — Рождение Слова.

Приложение 3. Д. Аркин. Изобразительное искусство и материальная культура[570]

1

Анализ тех исключительных в жизни новейшей художественной культуры явлений, которые определяются обычно одним обобщающим термином — кризис искусства, привел, среди многочисленных и самых разнообразных выводов, теорий, прогнозов, к бесспорности одного положения: что кризис этот, — быть может, самый острый из всех пережитых культурой на протяжении Нового времени, — одной из своих основ имел глубочайшую коллизию искусства и жизни — обнажившееся несоответствие между развитием форм художественного творчества и развитием форм материальной культуры, быта.

Этот факт, рассмотрению которого место конечно не в беглом очерке, находился в самой тесной связи со всем ходом развития новейшей культуры, и искусство, как наиболее совершенно организованная область творчества, дало лишь самое раннее и яркое его отражение; и вся история, и отдельные явления художественной культуры критической эпохи последних десятилетий дают нам исключительное, по силе и разнообразию выражения, свидетельство об этом небывалом кризисе, — о разладе, коллизии форм бытия и форм творчества. Утрата искусством его актуальной силы преобразования жизни, его способности действенного участия в процессе созидания форм жизни, — выражаясь простейшими и обобщающими терминами, — вот, что явилось одним из основных элементов кризиса. Философские системы, системы эстетические, теории творчества и литературные школы, учения об искусстве, наконец, отдельные лозунги, проповеди, течения — делали это явление своей неизменной темой. «Декадентство» конца XIX века явилось самым ярким и глубоким выразителем кризиса; и в декадентстве мы находили знаменательную двойственность: утверждение кризиса, провозглашение полного и философски-оправдываемого «отпадения» (décadence) искусства от жизни — наряду с мучительными поисками соединяющих начал и тоской по художеству, преображающему жизнь.

Изобразительное искусство (этим условным термином будем означать живопись и ваяние) переживало этот кризис особенно остро. Разлад нигде не был так явен и резок, как именно в изобразительном искусстве; существуя исключительно в формах картины и «комнатной» скульптуры, давно порвав не только с монументальным строительством, с коллективным зодчеством, но и с фреской, — современное изобразительное искусство оказалось изолированным в замкнутом кругу своей, только своей жизни, своего самодовлеющего развития, своего внутреннего обмена веществ. Некогда неразрывно связанное со всем движением культуры, действенно участвовавшее в преобразовании форм самой жизни — в создании форм материальной культуры, — изобразительное искусство в новейшую эпоху творило исключительно лишь «формы форм». Наиболее глубоко индивидуалистическое по методам творчества, и, как искусство «пространственное», — не поддающееся репродуцированию, строго ограниченное в своем существовании условиями территориального местонахождения, — изобразительное искусство, таким образом, в силу законов своей физики и физиологии, оказалось, радикальнее и глубже других искусств, отъединенным от общего процесса развития форм материальной культуры, оказалось вне возможности влиять на этот процесс и творить эти формы. И напряженно стремясь к этому влиянию на жизнь, — не довольствуясь влиянием на созидание форм «духовной культуры», — стремясь к обладанию актуальной силой преобразования материальных форм жизни, — современное изобразительное искусство оказалось бессильным эти стремления воплотить и могло лишь обольщать себя уайльдовскими парадоксами о «лондонских туманах, порожденных