перечни того, что взял и что вернул. В одном из таких перечней есть запись об «ответах на обвинения в космополитизме». Возможно, имелось в виду письмо Аркина Суслову — если отец читал это письмо, значит, он знал о том, что именно Аркин был автором статьи «Какофония в архитектуре»! Но он никогда об этом не упоминал. Вероятно, это была примерно та же фигура умолчания, свойственная советским искусствоведам и удивлявшая Владимира Паперного, цитату из которого я привел в предисловии.

Ил. 81. Книга Аркина «Образы скульптуры». М.: Искусство, 1961. Суперобложка Игоря Куклеса

Ил. 82. Книга Аркина «Образы архитектуры и образы скульптуры». М.: Искусство, 1990. Обложка Александра Коноплева

Ил. 83. Могила Аркиных на Введенском кладбище в Москве. 2022. Фото Н. Молока

Несколько раз, отправляясь в дом Аркина, отец брал меня с собой. В один из таких визитов Дора Григорьевна пустила меня в кабинет Аркина и подарила мне несколько английских книг из его библиотеки. Одной из них была книга 1940 года «Академии художеств. Прошлое и настоящее» Николауса Певзнера, того самого, за редакционное предисловие которого в журнале The Architectural Review Аркина в 1947‐м будут судить Судом чести. Но об этом я тогда, конечно, не знал. Книги Кауфмана «От Леду до Ле Корбюзье» в библиотеке Аркина не было — или же я ее просто не заметил…

Приложения

Приложение 1. Д. Е. Аркин. Биографическая справка

1899, 3 февраля — родился в Москве в семье врача Ефима (Хаима) Ароновича Аркина и Раисы Давидовны, урожденной Ратнер[560]; учился в гимназии П. Н. Страхова, которую окончил с золотой медалью.

1916 — поступил в МГУ на юридический факультет, позже перевелся на филологический.

1919–1922 — член коллегии Культурного отдела ВЦСПС.

1920–1922 — член Художественно-производственного совета при Наркомпросе РСФСР.

1922 — окончил МГУ, факультет общественных наук[561].

1923–1931 — литературный сотрудник и редактор газеты «Экономическая жизнь».

1923 — принимает участие в организации 1‐й Всероссийской выставки художественной промышленности в Москве.

1923–1924 — командирован в Германию (Лейпциг, Веймар) и Австрию (Вена) для изучения художественной промышленности.

1925 — член Комитета и отборочной комиссии Отдела СССР на Международной выставке в Париже, командирован в Париж, где работал по организации советского павильона.

С 1926 — член Постоянного выставочного комитета ВОКСа.

1926 — заведующий культотделом Всесоюзного профессионального союза строительных рабочих.

1926–1927 — член выставочного комитета Международной выставки искусства книги в Лейпциге (1927).

1926–1932 — внештатный научный сотрудник ГАХН, с 1929 — штатный, с 1931 — действительный член Государственной Академии искусствознания (ГАИС) по Сектору пространственных искусств[562].

1927 — заместитель комиссара (Н. Н. Пунина) выставки «Искусство новой России» в Японии (Токио, Осака, Нагойя).

1929–1932 — доцент, затем профессор факультета литературы и искусства МГУ; в 1930–1931 возглавлял кафедру художественной промышленности.

1931–1933 — профессор Института истории и философии (МИФИ).

1931–1938 — доцент, с 1934 — профессор МАрхИ.

1932 — член оргкомитета павильона СССР на 18‐й Венецианской биеннале.

1932–1933 — член Комиссии содействия IV конгрессу CIAM.

1932–1955 — член Оргкомитета и ученый секретарь Союза советских архитекторов, с 1937 — член Правления.

1933–1955 — корреспондент в СССР журнала L’Architecture d’aujourd’hui.

1934 — постановлением ВАКа утвержден в звании профессора.

1934–1947 — заместитель главного редактора журнала «Архитектура СССР».

1934–1949 — старший научный сотрудник Академии архитектуры; в 1940–1943 — руководитель Научно-исследовательского кабинета истории и теории архитектуры; в 1944–1949 — руководитель Сектора всеобщей истории архитектуры Института теории и истории архитектуры.

1935 — член советской делегации на XIII Международном конгрессе архитекторов в Риме и на конференции «Урбанизм и архитектура в СССР» в Париже.

1936 — почетный член-корреспондент Королевского института британских архитекторов (RIBA).

1937 — делегат Первого Всесоюзного съезда советских архитекторов с решающим голосом.

С 1941 — член-корреспондент Академии архитектуры.

С 1942 — ответственный секретарь Комиссии по учету и охране памятников искусства[563].

С 1943 — ответственный секретарь архитектурной секции ВОКСа.

1945 — командирован в Болгарию и Румынию в составе советской делегации на архитектурные конгрессы.

1947 — председатель Комиссии по теории советской архитектуры и архитектурной критике при Правлении Союза советских архитекторов.

1947 — главный обвиняемый на Суде чести, приговорен к «общественному выговору».

1949 — объявлен «„идеологом“ космополитизма в архитектуре», уволен из Академии архитектуры.

1949–1951 — учился в Вечернем университете марксизма-ленинизма при Московском горкоме КПСС (филиал при Правлении Московского отделения Союза советских архитекторов).

1953–1957 — профессор Московского Высшего художественно-промышленного училища (б. Строгановского).

1956–1957 — старший научный сотрудник (по совместительству) Института истории искусств АН СССР[564].

1957, 23 мая — умер в Москве; похоронен на Введенском кладбище.

Приложение 2. Д. Аркин. Судьба языка[565]

Молчат гробницы, мумии и кости, —

Лишь слову жизнь дана:

Из древней тьмы, на мировом погосте,

Звучат лишь Письмена.

И нет у нас иного достоянья!

Умейте же беречь

Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,

Наш дар бессмертный — речь.

Иван Бунин, «Слово» (1915)

1

В эпоху, которой суждено стать решающей для судьбы народной культуры, — язык, слово, речь должны быть особенно свято оберегаемы. Поистине, — «нет у нас иного достоянья», — достояния столь же священного, столь же древнего и столь же абсолютно-реального, как божественно-дарованная святыня языка. Язык — единственная родовая драгоценность народа, единственное, что среди всеобщего тления нетленно и вечно живо. Из слова, из языка произрастает культура; в слове заложены корни ее зеленого дерева. Поэтому призыв поэта — «умейте же беречь, хоть в меру сил, в дни злобы и страданья, наш дар бессмертный — речь» — именно теперь, в самый трагический момент жизни русской культуры, должен быть особенно чутко услышан и воспринят.

Между тем, хамское и звериное, вдруг выползшее из всех дальних и темных углов нашего жилья, начинает уже накладывать грязную и грубую свою лапу и на язык наш, намереваясь и им воспользоваться, приспособив к своим нуждам, извлечь все полезное для своего обихода, отбросив все, не служащее удовлетворению ежедневных потребностей. Прислушайтесь к говору улиц и площадей, к речам сходок, к каждодневным, обыденным разговорам: какая страшная бедность словаря, какое убожество словесных образов, какая грубая невнимательность к правильности и чистоте языка, какое нерадение о слове!

Глагол, жгущий сердце, — где он? Вместо него —