были чрезвычайно горячо заняты, наверное, романово-революционным разговором; человек немного изменился, побелел от заключения, побрился, постригся, но я бы его в аду узнал… или почувствовал.

– Меня также поразила эта физиономия, – воскликнул высокий. – Благодарю тебя за информацию.

На этом разговор окончился, но видно было, что результат его и последствия могли быть очень важными. Действительно, в этот вечер, довольно прилично одетый мужчина, неизвестно, по какому поводу, занял наблюдательную позицию перед дверями дома панны Ядвиги. В городе же дали описание беглеца всем агентам полиции с поручением преследовать и схватить. Но этого вечера все эти распоряжения были уже известны Каролю и его приятелям; они решили, что на следующий день он должен был надеть седые усы и бакенбарды, хотя равно был деятелен, свободен и спокоен, как в предыдущие дни.

Спустя несколько дней после описанных событий, когда после обеда тётя работала на ткацком станке, а Ядвига читала ей громко одну из тысячи брошюр, которые наше дело вызывало за границей, слуга объявил, что какой-то пан, выглядящий урядником, имеет дело и желание увидеться с ними.

Посещение обоим дамам показалось очень странным, потому что ни тётя, ни панна Ядвига никаких судебных дел не имели. Однако же следовало этого пана просить, и тётя, поправив мантильку, приготовилась к его приёму.

Через минуту вошёл очень приличный мужчина, блондин, с большими английскими бакенбардами, наподобие двух огромных котлет, с физиономией полной сладости и любезности.

Издавна считали, что в лице и обычаях человек сильней всего старается показать то, чем в действительности не является. Избыточная мягкость так часто скрывает холодную жестокость, как видимая суровость бывает маской излишней доброты. Есть пословица, что тихая вода берега рвёт, построенная на вековом опыте; человек всегда безопасней немного щетинистый, чем слишком выбритый.

Прибывший производил впечатление тошнотворного сахара с капелькой муки и крахмала, но нельзя было быть уверенным, что туда не примешали капли яда. Хотя надушенный каким-то es bouguet, он пахнул слегка канцелярией. Он очень любезно представился как урядник некоторого рода в какой-то там администрации, сказал имя, глубоко вздохнул и начал разговор по-французски, как бы для заверения этих дам, что своё посольство исполнит цивилизованным образом.

– Поистине, – сказал он, – с огромным сожалением мне приходиться исполнить данные приказы, но я имею надежду, что дамы только будут во мне видеть несчастного, положение которого вынуждает часто к очень мучительным миссиям.

Само вступление обещало уже что-то недоброе; тётя, довольно встревоженная, побледнела, поглядывая на Ядвигу, лицо которой облил румянец.

– Не знаю причин, – сказал далее незнакомец, – не знаю, что послужило поводом, но имею поручение объявить вам, пани благодетельница, и вашей племяннице, что правительство предпочитает, чтобы вы незамедлительно покинули Варшаву, удалились на деревню и остались там до дальнейших распоряжений.

Тётка заломила руки, панна Ядвига только усмехнулась.

– Но что же мы сделали? – воскликнула тётка. – Чем же мы могли подвергнуть себя?

– Этого не знаю, – сказал вежливо мужчина, – но приказ твёрдый, и мне приказали добавить, что никакие просьбы и инстанции в этом плане ничуть не помогут. Впрочем, – прибавил он, – я полагаю, что вам даже приятней быть может на деревне. Варшава в эти минуты не есть очень милым местом пребывания, особенно для женщин.

– О! Мы также вовсе оправдываться не будем, – прервала Ядвига, – признаюсь вам, что это изгнание так почётно для нас, особенно мне так льстит то, что я признана опасной, что с охотой поеду на деревню, как политическая изгнанница.

Она начала так усердно смеяться, что урядник, чувствуя в её весёлости некое издевательство, стал более серьёзным и из сахара стал похож на кусок плохого мыла.

– Тётя, – говорила далее Ядвига, – поедем в деревню и там только на большой шкале будем вести тайную деятельность.

Урядник мял в руке шляпу, не зная, что говорить.

– Слава Богу, – прибавил он минуту спустя, – что вы так весело это принимаете. Я особенно за это благодарен, потом что миссия была мне очень неприятна.

– Можете быть вполне спокойны за нас, – сказала Ядвига. – Тётя отдохнёт, я подышу свежим воздухом, а так как я похожа, видно, на какую-то опасную революционерку, сменю только театр моей великой деятельности; буду бунтовать крестьян и деревенской шляхте голову вскружу.

Уряднику эти шутки были вовсе не по вкусу, он нахмурился и сказал:

– Я понимаю, что это шутки, но если бы в них была хоть частичка правды, я должен был бы вас предостеречь, что в таком случае изгнание в деревню могло бы измениться на другое, гораздо менее удобное.

– Например? – спросила панна Ядвига.

– Вы меня вынуждаете быть несчастливым пророком, потому что в теперешних обстоятельствах, увы, правительство часто вынуждено хвататься за для него самого отвратительные средства.

– Значит, что же? Сибирь? – спросила панна Ядвига.

– Ну, Сибирь, может, нет, но глубь России.

– Признаюсь вам, что с интересом пустилась бы в эти заснеженные стороны, а, впрочем, и с некоторой гордостью. Наконец, кто же знает? Может, мне бы захотелось проповедовать там тоже. Ещё до сих пор женщинам голов не срубали, но и это может наступить.

– Это ваше отречение поистине чудесно, – сказал урядник, – я думал, что мне будет очень тяжело этот приказ объявить вам.

– О! Будь спокоен, пан, польские женщины приготовились к гораздо более страшным преследованиям, – сказала важно Ядвига, – я надеюсь, что мы мужественно снести их сумеем.

Прибывший мужчина поглядел на Ядвигу с выражением, в котором вежливость боролась с насмешкой.

– Пани благодетельница, – сказал он, – я также поляк и не откажусь от этих чувств к стране, которыми другие так хвалятся, у меня семья, но признаюсь вам, что не желал бы, чтобы женщины, которых я уважаю, вмешивались в так называемые политические дела страны; я нахожу это неподходящим для женщин и хотя не сомневаюсь в их мужестве, не рад бы его подвергать испытаниям.

Ядвига вся покраснела.

– Не думаю, – ответила она, – чтобы это была пора и место вдаваться в разговоры об обязанностях женщин, и сомневаюсь, что мы с вами могли бы понять друг друга, поговорим лучше о том, что касается нас. Признанные опасными, мы должны выезжать на деревню, этот приказ нужно выполнить немедленно?

– Позвольте мне повторить и заверить, что в выдаче этого приказа, в оценке побуждений, которые его вызвали, я не имел ни малейшего участия. Я простой посланец власти, принёс, что мне приказали отнести; есть высшая воля, чтобы вы выехали в двадцать четыре часа.

Ядвига с очень холодной кровью достала из запазухи часы и показала время. Тётка крикнула, протестуя, что так быстро собраться невозможно.

– Но мне кажется, – сказал урядник, – что сделали бы некоторое продление назначенного