Оша приставил револьвер к виску железнодорожника.

— А теперь ты поведёшь поезд.

— Я… Я… — прокуренным голосом начал тот, гордо вскинул голову и сразу поник, покорно садясь на место.

Машинист задвигал рычаги, нажал на кнопки. Поезд зашипел, заклокотал и тронулся. Мужчина дёрнул свисающий трос, из труб вырвался серо-белый дым. Найдер отвернулся. Внутри воняло гарью, керосином и смазкой, и от сильного запаха кружило голову.

Сколько они так проедут, пока машинист не помрёт? А кочегар? Ликс должен был справиться, но он сам говорил, что это искусство, надо уметь чувствовать уголь. А что, чёрт возьми, умели чувствовать нортийские отбросы, которые даже не могли придерживаться плана?

Оша провёл рукой по лицу. Нет, винить стоило только себя. Это он не уделил достаточно времени поиску людей. Это он набрал убийц и трусов. Это из-за него миллионы ускользали.

— Левый путь, левый! — закричал Дирк, выхватив револьвер и наставив на машиниста.

Поезд повернул не направо, к Киону, не налево, к западным городам, вдоль горы, а пошёл посередине, по недостроенным путям.

Машинист с размаху ударил по кнопке, и за его спиной с тихим лязгом выдвинулись железные прутья, образовавшие подобие клетки. Состав набирал скорость, а мужчина смеялся безумным смехом и кричал:

— Нет, нет, нет, я не дамся!

Он продолжал держать руки на рычагах и кнопках, но стал раскачиваться взад-вперёд, как болванчик.

— Мой поезд, мой, мой, мой…

Найдер с отчаянием посмотрел вперёд на рельсы. Вокруг высились строительные домики, лежал поваленный лес, и всё это припорошило снегом — строительство давно забросили. Дорогу проложили километров на пять, может, шесть…

— Остановись! — закричал Найдер, но машинист рассмеялся ещё громче.

— Мой, мой, мой поезд! Мой, мой, мой…

Если убить машиниста, состав не остановится, а сойдёт с рельсов. Если не убить, то дорога закончится крушением. Поезд мчался с шумом, с пыхтением, будто из последних сил пробирался вперёд, но пробирался быстро, и с каждой секундой скорость лишь увеличивалась.

— Ликс! — закричал Найдер.

Парень сразу откликнулся:

— С этой стороны до управления не добраться! Мы разобьёмся!

Найдер не успел дать команду прыгать, как донёсся скрежет, словно кто-то голыми руками корёжил металл.

Если поезд не двигается, то плевать на проклятый план. Так или иначе они получат своё.

Раз шагнул вперёд и впился глазами в лицо первого, второго, третьего… Не видно. Грубо расталкивая людей, он пошёл по вагону.

«Шестьсот шестьдесят девять тысяч девятьсот восемьдесят четыре…»

И цифры пусть будут прокляты вместе с планом.

Лаэрта не было. Этот ублюдок сбежал. Лицо, которое он вспоминал днями, месяцами, годами, лёжа связанным, избитым или пускающим слюни, он не увидит. Тот человек, который преследовал его во снах, снова и снова обманывая наивного мальчишку, ушёл. И всё, всё, всё было напрасным.

— Где он? — заорал Раз, уставившись на Феба.

От этого крика, полного ярости, тот вжал голову в плечи. Он высился над окружающими и мощной фигурой заметно выделялся на их фоне, но сейчас стал казаться не просто маленьким — жалким.

— Он шёл передо мной!

Ладони ужасно зачесались. Хотелось содрать всю кожу, лишь бы добраться до внутренней части, до того, что вызывало нестерпимый зуд.

«Семьсот тысяч…»

Раз с силой сжал футляр с таблетками. Он знал этот зуд — это магия напоминала о себе. Она просилась наружу, подступала и грозила вот-вот преодолеть запретную черту. Всё то, о чём Раз забыл на три года, вернулось: воспоминания, чувства, а вместе с ними — магия. Нет уж, нет. Лаэрт не стоил новой боли. «Семьсот тысяч пятнадцать, семьсот тысяч шестнадцать…»

— Так это с тобой мне поговорить? — послышался жёсткий голос.

Попутчик Рены шагнул из толпы, толкнув её перед собой и наставив на затылок револьвер. Она скривила губы, что-то прошептав. Прости? Спаси? Оставь? Зуд в руках стал нестерпимым, хотелось выпрыгнуть из вагона, засунуть их в снег, а лучше — в ледяную прорубь, лишь бы на миг унять жар.

Раз рванул на себя девушку, стоящую ближе всех, и аналогичным жестом наставил на неё оружие.

— Во имя Лаара! — кто-то слабо простонал.

Люди вжались в стены, присели, прячась за столами, и остекленевшими взглядами следили за противниками.

— Ну давай поговорим, — холодным голосом ответил Раз. — Хочешь, чтобы у нас был один-один по убийствам?

Поезд тронулся. Люди качнулись и ещё сильнее вжались в стены. Казалось, одно слово — они разразятся стонами, криками, плачем.

— У тебя чужой мне человек, а у меня твоя подруга. Полбалла я себе вырвал.

Незнакомец говорил с явным кирийским акцентом. Чужак, значит. Впрочем, откуда бы он не был, это его не спасло бы.

— Ну и что, думаешь запугать меня? — Раз ухмыльнулся.

Ладоням стало так горячо, что рука задрожала. Это не укрылось от кирийца:

— Кажется, получилось.

Он толкнул Рену перед собой и сделал шаг к Разу. Девушка закусила нижнюю губу — от страха, от боли?

— Сколько вас? — настойчиво спросил чужак.

Ловким движением мужчина прижал к горлу Рены кинжал, а револьвер направил на Феба.

— Со вторым ясно, а ещё?

«Двенадцать миллионов…» — начал Раз и не смог продолжить.

Весь стройный ряд чисел распался на сотню огней, мелькавших перед глазами, и каждый из них причинял боль. Она засела внутри, и казалось, что её уже не утолить никакими таблетками, только вырезать, подобно опухоли.

Тусклый вагон окрасился в золото. Раз не умел по-настоящему видеть магические нити, но инстинктивно их чувствовал. В воздухе плавала золотая пыль и оседала на руках, этим принося секундное облегчение.

Надо просто сдаться. Впустить магию. Она поможет.

Нет, нельзя. Ни магии, ни чувств, ни боли.

— Ну? — поторопил кириец и так надавил кинжалом на горло, что проступила кровь.

Закрыв глаза, Раз толкнул свою заложницу в сторону и бросил оружие на пол.

Он так и не знал, как управлять магией. Он просто чувствовал. А она отвечала взаимностью, повинуясь сильному желанию. Что же. Некоторые стоили любой боли.

Раз резко вскинул руки. Револьвер кирийца смяло в лепёшку, а нож потёк, словно став жидкостью. Тот выпустил их, толкнул Рену и скакнул назад, прячась за перегородку.

Мир был сплошным золотом — сияние застило глаза, давило на них, заставляя щуриться и отводить взгляд. Руки не просто жгло — они превратились в горящие факелы. Боль выжигала и пробиралась всё дальше: от ладоней — к плечам, затем к груди и спине, пояснице, ногам. Раз был натянутой струной, звеневшей от боли. Он хотел сжаться в комок, забиться в угол, но что-то заставляло стоять прямо и крепко упираться ногами в пол. Руки сами складывались в причудливых жестах. Пыль превратилась в сияющие нити, и Раз видел, как пальцы против его воли касались этих нитей, проводили вперёд, назад, подцепляли, натягивали. И каждое движение отзывалось болью, будто он голыми руками водил по лезвию.