переживи хотя бы ночь».

Меня еще раз тряхнули и закинули в фургон с двумя пустыми лавками, оставив в одиночестве, но с кучей новой информации для размышления. То, что это может быть провокация, я сразу отмел — не видел смысла об этом думать. Устроят мне липовый побег, чтобы пристрелить при попытке к бегству? Пофиг, шансов на спасения в рамках этой попытки все равно больше, чем ждать любого пусть даже самого гуманного и справедливого суда.

Так что жду. Коплю силы, разминаю мышцы, устроившие ускоренную регенерацию (Харми успела что-то добавить к природному навыку). И чешется все изнутри, будто заживая, и сразу же рвется — на одном рывке от Мухи я, наверное, годовую программу по фитнесу выдал за секунду. В прошлой жизни мне бы прописали: сон, отдых, белки и углеводы.

В этой есть только первые два, а рассчитывать на тюремный ужин с макаронами не приходится. Я осмотрел фургон — две щелочки (даже палец не просунуть) под потолком для вентиляции и слабого света, сталь оббита чем-то мягким и затянута в кожу. На ощупь липкое и холодное, да еще и силу начинает вытягивать. Посмотреть аурой сквозь стену тоже не удалось, обшивка не только снижала громкость звуков вокруг, но и полностью блокировала силовые поля.

Тронулись и, не спеша набирая скорость, поехали по проселочной дороге, чуть подпрыгивая на ухабах. Я поерзал, устраиваясь на лавке так, чтобы минимизировать область соприкосновения с обшивкой и попытался помедитировать под мерное урчание моторки. Представлял, как заживают порванные мышцы и гонял по ним внутренний запас энергии.

Когда въехали в город, сквозь щели начал проникать утренний свет. А за ним и хоть какой-то шум просыпающегося города. И отчетливее всего пробился звонкий голос мальчишки-разносчика газет, бойко выкрикивающего заголовки утренних новостей.

— Кровавое убийство! Безумие Гордеевых вернулось! Ритуальное жертвоприношение или кровавый пир психопата? Мнемоники опасны для общества! Убийцу графа видели в Яре, есть ли связь? Читайте в свежем выпуске…

И так по кругу, меняя только убийцу, психопата, людоеда и проклятую душу местами. И чем ближе к центру мы продвигались, тем больше голосов разносчиков наперебой несли в массы легенду, продуманную Львовым.

Интересно, как быстро все слепили. Не знаю всех тонкостей печатного процесса, но текст, похоже, заранее написали и ждали только фотографии. А еще интересно, что Яр приплели. Хотя теперь на меня все что угодно можно повесить, пипл схавает.

Наконец, моторка притормозила, чуть сдала назад, пока открывали ворота, а потом, проехав еще несколько десятков метров, остановилась. Яркий свет, хлынувший потоком через распахнутые двери, ослепил.

— Выходь! Медляво, давай, шабы даж плечи не дробыгнули! — в проеме, загородив большую часть света, показался двухметровый силуэт.

Тюремный дворик напоминал электрическую подстанцию. По периметру стояли кристаллы в виде длинных гармошек, от которых в разные стороны отходили короткие штырьки с проводами. Этакий подсохший одуванчик на длинной рифленой ножке. Все это дело искрилось и переливалось оранжево-фиолетовым цветом. Восемь человек полукругом стояли передо мной и еще четверо сбоку вдоль дорожки, как бы показывая, куда мне идти. В руках у всех такие же «одуваны», только размером с полицейскую дубинку.

Высокие стены дворика не позволяли понять ни размах места, ни возможности для побега. Наверху на парапете стояли снайперы, и совсем высоко в вышке точно были люди за большими прожекторами, но сколько я не смог разглядеть.

Кряхтя и прихрамывая, я вышел на свет и спрыгнул на землю. Неудачно спрыгнул — нога подвернулась и чуть было не завалился носом в грязь. Толпа охранников всколыхнулась, синхронно отступили на шаг, но быстро собравшись, навели на меня «одуваны».

— Ээ, кулема, — здоровяк единственный даже не пошевелился, — Подымайся и пошустрил, убивец херов, здесь тебе хурорт.

Меня проводили внутрь — одна решетка, вторая, потом какая-то камера то ли для дезинфекции, то ли местный аналог металлоискателя. Подвели к стойке и оформили, задавая такие вопросы, на которые мне только и оставалось, что говорить «да».

— Матвей Гордеев?

— Да.

— Охотник Ордена?

— Да.

— Состоишь в отряде ЧОП «Заря»?

— Да.

— Мнемоник?

— Да.

Место и дату рождения, имена родителей, номер орденского жетона и все прочее они знали заранее. В каких-то вопросах даже лучше, чем я сам. Один раз только я сказал «нет» — на вопрос, признаю ли я себя виновным. Но на это только рассмеялись.

После заполнения всех бумажек с меня, наконец, сняли кандалы. Но легче не стало — стационарные «одуваны» здесь были повсюду и, работая на полную мощность, подавляли любые попытки дотянуться до силы. Голый импотент, наверное, больше счастлив в женской бане, чем я сейчас. Руки и ноги на месте, а ощущение, будто их поотрубали.

После этого меня отвели в медицинский отсек, где маленький очкастый дедок бегло осмотрел меня. То есть сначала посветил в глаза из какой-то трубочки, а потом обошел меня по кругу, держа в руках странную лампу.

— Пациент в сознании, признаков бешенства не обнаружено, — кашлянул дед, диктуя помощнику и разглядывая свою лампу. — Слепок ауры неточный, сильное истощение. Нужно будет повторить через пару дней.

— И покормить было бы неплохо, — я пробурчал себе под нос, порядком уже уставший от всей этой бюрократии.

Но на этом все не закончилось. Мне дали возможность умыться и выдали местную форму одежды. Полосатую пижаму с круглой шапочкой, мятые (но разношенные) ботинки без шнурков и дырявое, пахнущее хозяйственным мылом, серое одеяло, на ощупь даже более жесткое, чем ботинки. И только после этого повели в камеру.

Все время (даже в душе) со мной было пять охранников. Здоровяк спереди и четверо охранников у меня за спиной.

Длинный коридор тонул в полумраке — окон нет, а вместо лампочек три старых, заросших паутиной светильника на всю длину и расставленные по всем углам антимагические «одуваны». Пол и стены выложены бледно-серой плиткой, до потолка почти три метра, свод с потрескавшейся штукатуркой и мотками паутины по углам. Пахнет плесенью и заветревшимся потом, я даже подмышки проверил, слишком уж резко пахнуло, когда меня в коридор вывели.

Одиночные камеры по обе стороны. Стальные двери с маленькими окошками и щелями, через которые может протиснуться миска с ложкой, но не более. У меня даже рука не пройдет, сразу после кисти застрянет.

Здоровяк постукивал по каждой двери, мимо которой мы шли. Оттуда кто-то отзывался и варианта ответа было два: грубо посылали матом либо жалостно скулили и о чем-то молили. Здоровяк реагировал одинаково — отпускал тупую шутку и сам же над ней смеялся. Только пару дверей он трогать не стал — на одной кто-то мелом начертил череп с костями, а из-за второй, стоило нам с ней поравняться) донесся такой лютый вой, что стражников передернуло, а я от неожиданности выронил одеяло.

— Заходь, ваш высокоубийственное благородье, — мы остановились напротив открытой камеры (практически в самом конце коридора), и здоровяк шутливо поклонился и указал руками, — Хоромы, стало быть, готовы!

— Голубчик, а завтрак когда подадут?

— Шта? А ты весельчун, да? — здоровяк улыбнулся, демонстрируя жутко кривые, но целые зубы. — Под нары скройся и чтобы ни вопил тута. Буш тихошным, покормим.

Когда, с тяжелым грохотом за мной закрылась дверь, я выдохнул. Дурацкое чувство ожидания нападения, стреляешь глазами на двести семьдесят градусов, за спину косишься, ловя каждое движение. В хоромах хотя бы тихо — стоило щелкнуть замку и закрыться окошку, наконец, прекратился вой из соседней камеры.

— Так себе хоромы, максимум одна звезда, — по привычке сказал вслух, ожидая, что кто-нибудь из фобосов подхватит, но в ответ тишина.

Профессор бы нет, но Муха мог бы найти что-нибудь хорошее в этом каменном склепе три на три метра. Оценил бы мраморную лежанку, натертую до блеска в месте, где сотни прошлых обитателей терли свои задницы, устраиваясь поудобнее. Отметил бы простоту решения с туалетом — небольшую (с бильярдную лузу) дыру в полу. Порадовался бы, что окошко под потолком такое маленькое, что ночью не продует. И похвалил бы минимализм, ибо больше ничего в камере не было.

Прямо в потолок вмонтировали четыре небольших «одувана». От них шло легкое потрескивание, гул на границе слуха и волнообразное излучение, которое нормально переносилось только на полу в центре камеры. Туда и сел, расстелив одеяло.

На стенах такая же плитка,