Василине казалось, пришел исцелитель, чудодей! Застыла на пороге, сжав руки, не чувствуя пронизывающей стужи. А в углу притихла Ружана, смотрела большими умными глазами и словно тоже затаила дыхание.

В хате закричали, заплакали дети. Мать кинулась через двор.

— Что творите здесь, ироды? — Не вникая, с ходу судила и карала — не до того было…

— А я говорила, вы мне первой кулешика дадите, я всегда Цыганочку пасла, а Василю не давайте, он не хотел пасти… А он как стукнул, у меня и в глазах потемнело, чуть-чуть не умерла! — явно привирала Маричка.

— А вот я сейчас каждому дам! — прикрикнула и оглянулась в поисках какого-нибудь орудия, чтобы утихомирить озорников.

Глянула остановившимися глазами на гвоздик, где висел сыромятный ремешок Миколы, надежный помощник в деле воспитания, и в немой тоске без сил опустилась на скамью.

На крыльце, сбивая с ног снег, топтался кто-то чужой. И тут же распахнулась дверь.

— Подай теплой воды! — еле выговорил Микола.

Торопясь, сливала Хоме — с рук незадачливого спасителя стекала розовая пена.

И все же надеялась: хоть что-нибудь скажет, утешит, объяснит… Пусть словечком! Разве не бывало такого, что теленок погибал, а корова оставалась? Ведь Маркус все может, все умеет…

А он молчал. Почему? И молчал Микола, видя бледную как полотно жену.

— Больно уж раскормленная ваша корова… Кто ж знал? — наконец сокрушенно сказал Хома.

А мать ничего не понимала, но все уже знала…

— Помните Блышку? В летах уже была, а баба хоть куда… Подошло время рожать, а она никак… Ребенок на свет просится и ни туда ни сюда. Может, там, где ученые доктора с разными инструментами, она бы и справилась, а у нас где возьмешь такого мудреца, чтобы помог и спас? — Маркус будто сам с собой разговаривал.

И Василина вспомнила ту зиму, когда полная женщина не первой молодости погибла вместе с ребенком. В селе все знают и все помнят…

— Так Блышка смолоду детей не хотела. Спохватилась, когда года на осень пошли… А Цыганочка-то наша в самый раз… — убивался Микола.

— Жира много! Все равно что у бабы, что у коровы! Одна природа! — Хома для убедительности даже голос повысил — удивлялся, что с ним не согласны. В конце концов, он в этом деле знаток, не одно животное спас. А тут вот не смог… Теперь и к нему пришло понимание бессмысленной потери и великого убытка, что выпали на долю этой семьи… Как бы радовались они, пройди все благополучно. — Подумать только, какая беда! Прямо голова разламывается… — Маркус потянулся за рушником — работы еще хватало.

Вжик-вжик! Вжик-вжик. Взблескивал длинный нож, нужно было наточить его для разделки туши.

— Хорошо хоть мясо не пропало, люди возьмут… Да и себе останется. А могло падалью стать… — бурчал под нос.

А мать стояла ни жива ни мертва…

— Это, Василина, ушло за долг… Нельзя скупиться в таком деле… Грешно! — рассуждал Маркус, закончив работу. Видно, не выдержал Микола, рассказал ему о Цыганке, что была обещана куме.

…Тын, стог сена, сухие стебли кукурузы, орех в конце усадьбы, лесок на склонах, черешни на холме — на все медленно опускалась пелена черного инея… Никогда Василина не видела такого, но вот оно воочию перед ней — вся околица словно ослепла… Вглядывалась, хотела понять, что же произошло, и убеждалась, все укрыло непроглядное марево, и оно, чернее черного, вот-вот поглотит и ее…

И в ужасе попятилась в хату…

«ПАКИ, ПАКИ…»

— Паки, паки господу помолимся! — дребезжал слабый голосок отца Никодима и терялся под сводами куполка.

Призывный возглас этот вывел ее наконец из тьмы той давней ночи, что обернулась утром таким страшным видением…

«Паки, паки, поползли, как раки, дьяки за попами, а мы остались сами!» Увидела вдруг своего Василька. Прицепил, озорник, жестянку на проволоку, насыпал туда углей — чем не кадило! — и давай «служить» перед ребятишками.

«Отступи от меня, от грешницы, лукавый!» — даже осенила себя крестным знамением, прогоняя нечестивые мысли, а всемогущее воображение по-прежнему уводило в минувшее… И молитва, пропахшая ладаном, не уносила в небесную высь, в сказочное царство ангелов и святых, а также упорно возвращала ее к матери-земле, к каждодневным заботам, к привычному труду, без которого не представила бы ни единого из прожитых дней…

— А скажите мне, Федор, что это значит — паки, паки? — спросила однажды соседа, с которым вместе возвращались домой после церковной службы. Застряли в памяти непонятные слова, смущали, вот и хотела узнать о них у человека, хорошо разбирающегося в молитвенных тонкостях.

— Как бы вам сказать… — Федор, церковный староста, не спешил с ответом, хотя смысл загадочных для Василины слов понимал. Так разъяснить премудрость казалось ему значительнее…

Она терпеливо ждала объяснения, скользя по раскисшей от осенних дождей улочке.

— «Паки, паки», соседка, значит, вроде человек просит еще… Ну, мало у него чего-то, вот он и просит… А если по науке сказать, точно, так означает это «еще и еще»… Поняли?

Ответ был исчерпывающий, ясный, в точности его Василина не сомневалась, а потому больше и не расспрашивала.

Паки, паки… Покачала головой в такт не словам отца Никодима, а собственным мыслям. Вспомнилось, как сидела она у себя в хате на старой, вытертой до глянца доске за ткацким станком… Бежит нить за нитью, дума за думой в бесконечном движении, и не видать ему конца-края… Еще немного, еще, дойти бы только до кончика, а там можно и передохнуть…

Заглядится на ровные, натянутые, как струны, нити и подумает невольно: вот так и жизнь наша… Час за часом, день за днем, весна в лето, осень в студеную зиму… И все имеет свое начало и свой конец. Вот только шла бы дорога жизни по огромной земле в здоровье и радости до последнего часа…

О многом передумает, многое кажется схожим с ткацкой ее работой…

И паки, паки возглашает ей не причт, а все те же воспоминания: спешат нити-думы, ткется безостановочно полотно долгой жизни…

Распалась республика Бенеша.

Опустела казарма от тех жандармов, что говорили по-чешски, хоть и служили в селе по многу лет. А какой-нибудь верховинский парень побудет в чешской армии год-два, вернется домой и коверкает уже родной язык «по-пански». Кто по-ихнему старается, тот, мол, и пан…

Странно все же, если наш мужик с полонины, от овец и коров, смог так быстро заговорить по-чужому, отчего бы пану жандарму за десять лет