Шрифт:
Закладка:
XXIII
У Брешиани была своя лодка. Старик совсем не пользовался ею. Ему надоедало видеть перед собою гребца, а сам он управляться с нею не умел. Поэтому она оставалась в полном распоряжении у сына. Скоро ему так наскучили сад и вилла, что он надолго уплывал от террасы и, добравшись до середины озера, бросал весла и ложился на днище под белый тент. Солнце тут не жгло. Под полотнищем свободно проходил воздух, проникнутый ароматом береговых цветов. Вода слегка колыхала челнок, и кругом слышались только всплески шаловливой рыбы. Раз молодой человек выехал было к Блевио, да вдали под лучами вдруг загорелся весь белый Комо… Выдвинулся его мраморный собор и мрачные башни, помнящие средние века с зловещими рыцарями и кровожадными прелатами. Приподнявшись на локтях, Этторе засмотрелся туда. На набережной кипела жизнь. Только что подошел пароход, и с него повалила нарядная толпа иностранцев. Этторе вдруг потянуло в суету, на людные улицы, в кафе, где, разумеется, он встретит много знакомых. Он долго жил в Комо, и тут чуть не полгорода состояло с ним на «ты». В Италии, как и у нас, это ведь ни к чему не обязывает! Он повернул лодку, и под ловкими взмахами весел она быстро понеслась. Сады и виллы мелькали по сторонам. Какая – то дама с балкона махала ему платком, Этторе весело засмеялся ей. После недавнего затворничества ему так приятна была эта ласковая шутка. «В самом деле чего я сидел дома?» – спрашивал он себя, привязывая лодку к пристани и выходя на берег.
– Давно вас не было видно! – встретил его рыжий Луиджи, лодочник, учивший его когда – то грести.
– Да!
– Я уж думал, вы уехали… Не бойтесь, я поберегу вашу «Эмилию».
Так звали его щеголеватый челнок.
– А если тебя наймут.
– Ну вот. Откажусь. Скажу, что занят.
Несколько прохожих узнали Этторе. В кафе, где собирались его друзья, было пропасть народу. Обыкновенно все встречали Брешиани радостными восклицаниями. Теперь его поразило, что они сконфуженно кланялись, наскоро жали руку и с странным выражением в лицах притворялись очень занятыми разговорами между собою. Точно каждому во что бы то ни стало хотелось отделаться поскорее от молодого человека. Вон один, даже деньги ему должен, всегда чуть не на шею ему кидался, а теперь, заметив приятеля, круто отвернулся и весь погрузился в какой – то, по – видимому, страшно интересный и многозначительной разговор с буфетчицей.
«Что с ними такое?» – ничего не понял Этторе.
– Эй, Пино!
Пино – один из самых близких его друзей, покраснел несколько, но быстро и горячо пожал ему руку.
– Послушай, Пино, скажи, пожалуйста, – громко заговорил Этторе, – что я подлость какую – нибудь сделал?
– Какую подлость?
– Почему же здесь все от меня отворачиваются? Даже этот вон блюдолиз, Чичьо, и тот стыдится подойти ко мне.
– Видишь ли, – замялся Пино. – Разумеется, со всяким может случиться и к этому надо относиться спокойнее.
– Что случится? К чему относиться спокойнее?
– Ты еще молод. Перед тобою вся жизнь… ты тысячу раз заставишь…
– Да постой, наконец. Объясни толком, в чем дело? Почему со мною говорить сделалось позорным? Утешить ты меня и потом успеешь. Почему мое знакомство компрометирует всех этих господ?
– Нет, совсем не то… Они сами думают, что тебе неловко и совестно… и потому. Я, понимаешь, я не придаю никакого значения… Со всяким бывают неудачи, и публика в маленьких городах особенно глупа. Тебе остается поскорее поправить дело…
– Клянусь тебе честью, я ничего сообразить не могу. Какая публика, какие маленькие города?
– Ну, брось об этом. Что за охота бередить рану!
– Тьфу! Пино, ей Богу, я пошлю к тебе секундантов, если ты сейчас не объяснишь мне, в чем дело.
– Видишь ли… Сюда писал Фаготти.
– Какой Фаготти, актер?
– Ну, да!
– Что же он писал?
– Вы были в одной труппе?
– Были.
– Вот именно. Он и сообщил о твоем несчастье брату, а тот…
– Клянусь тебе, я не понимаю, о каком несчастье идет дело.
– Ты… прости, сам требуешь этого… Ты ведь не понравился в Фаэнце?
– Кому?
– Ну… публике.
– Я не понравился публике в Фаэнце?!
– Я уж тебе всё расскажу. Фаготти писал, что ты провалился так, что импресарио Морони должен был разорвать контракт с тобою. Публика тебя принимала слишком грубо – свистела, шикала. Одним словом, полное фиаско!
Этторе расхохотался. Сначала ему сделалось только смешно.
– Он даже называет это фиаско «беспримерным!» Ну, чтобы спасти дело, по совету всей труппы, Морони твои роли передал ему, Фаготти, и теперь делает полные сборы.
– Фаготти заменил меня?
Этторе опять расхохотался.
Как вдруг, его что – то по сердцу ударило.
– Как, и этой глупости верят?
– Ты видишь.
– Верят, зная меня? И кому же – хвастуну, бездарному кривляке!
– Он объяснял, что ты держался только именем отца.
– Да ведь я никогда им не назывался.
– Да, но все знали, кто ты.
– Значит, с одной стороны отец, с другой Фаготти. Нет, это слишком. Так можно ослепнуть от бешенства. Господа, – громко заговорил он, – неужели вы верите этому мерзавцу Фаготти?
– Позвольте, – выскочил маленький черномазик на кривых ножках, – Энрико Фаготти – мой знаменитый брат.
– Ах, так это он тебе писал. Знаменитый! После этого ты, пожалуй, явишься Аполлоном Бельведерским. Похоже! Также как твой знаменитый осел на меня. Пошел вон отсюда! С тобою мне нечего разговаривать.
– Это оскорбление. Я вызываю тебя…
– Выпрями сначала ноги, вулканово отродье. Господа, мне совсем не дорог мой успех в Фаэнце. Я знаю, что в жизни каждого человека бывают удачи и неудачи. Росси освистан в Триесте и он все – таки Росси. Но, клянусь честью, все, что сообщил вам в своем письме «знаменитый Фаготти» – ложь от начала до конца. Понимаете, ложь.
– Да ведь это и в газетах.
– В каких?
– В «Rivista Melodrammatica», в «La Scena» и других.
– Это значит, всюду, где абонирован Фаготти. Ах, негодяй, негодяй!
– Да
