Следующее утро можно было бы описать только так: стресс, стресс и ещё раз стресс. Папа твёрдо решил, что выехать из дома нужно ровно в девять, поэтому нас с Леоной он разбудил уже в восемь. В восемь часов – в воскресенье! Ну это уже совсем бесчеловечно!

Я горько пожалела, что не спала полночи.

В ванной я чуть не поседела от ужаса, когда в зеркале вдруг отразилась панда. Я не сразу поняла, что это я сама там и отражаюсь, просто под глазами появились тёмные круги.

После нашего разговора с Винценцем я ещё час сидела в гостиной на диване, обхватив руками колени, и смотрела на уличный фонарь за окном. Всё казалось бесконечно тоскливым и мрачным. Только в пять часов я почувствовала, что глаза у меня слипаются и неплохо бы немного поспать.

Мне даже не нужно было ничего говорить, Леона сама протянула мне тональный крем. Этот молчаливый жест лишний раз доказывал, что выгляжу я ужасно. И именно в тот день, когда мы едем к бабуле Фриде! Она и так постоянно беспокоится о моём здоровье, считает, что я чересчур бледная. Если бы не косметичка Леоны, на мне точно можно было бы ставить крест, потому что бабушка, едва увидев, потащила бы меня в больницу.

Как только папа первый раз стукнул в дверь, Винценц тут же оделся, перелез через подоконник и спустился по водосточной трубе вниз во двор.

Через полчаса в дверь позвонили.

Я услышала папин голос в коридоре:

– О, доброе утро, Валентин! Ты как раз вовремя. Эмма на кухне, проходи.

Леона уже ушла домой, а я пыталась заставить себя выпить кофе. На самом деле я терпеть не могла этот горький вкус (запах был намного лучше!), но надеялась, что кофе сможет вернуть меня к жизни.

– Доброе утро, Эмма, – сказал Винценц, он же Валентин, отодвигая в сторону занавеску из бусин. – Как тебе спалось? – Он сел на стул и небрежно откинулся на спинку.

Я старалась не смотреть на него. Я внушала себе, что должна забыть его поцелуй, прекрасные синие глаза, милые ямочки на щеках, сладкий вкус его губ, нежный книжный аромат и шелковистые тёмные волосы. Я должна перестать о нём думать. Я должна всё забыть. Навсегда.

Я протянула ему свою чашку.

– Хочешь кофе? Он, правда, горький…

Винценц поморщился.

– Большое спасибо, я предпочитаю британский чай. Чёрный кофе можно терпеть разве что с молоком и пятью ложками сахара. Неудивительно, что тебе он не по вкусу.

Я не стала говорить, что нарочно пила чёрный кофе, ничего в него не добавляя, потому что надеялась на порцию бодрости. Вместо этого я подошла к холодильнику и достала упаковку молока.

– Ты понятия не имеешь, что тебе сегодня предстоит, – сказала я, наливая молоко в чашку. – В этой компостной куче можно столкнуться с такими гадкими созданиями, что об этом лучше вообще не думать. А потом ещё сам будешь пахнуть как лошадиное яблоко. Кроме того, бабуля Фрида тут же заподозрит, что между нами что-то есть, и не успокоится, пока не разузнает все подробности. И она до отвала накормит нас своими фирменными домашними соленьями.

– Между нами что-то есть? – переспросил Винценц. – А что между нами есть?

– Ты, наверное, назвал бы это «тет-а-тет», – перевела я со своего немецкого на его немецкий. – Я просто к тому, чтобы ты понимал: это твой последний шанс не ввязываться в это дело. Мы можем сегодня никуда не ездить. Я притворюсь, что у меня болит голова, это будет несложно.

– Да брось, всё не так плохо, – возразил Винценц. – Если даже я буду вонять как навозная куча, меня это не слишком расстроит. – Тут он понизил голос. – Последний раз я принимал душ два дня назад. Думаешь, твой папа разрешит мне воспользоваться вашей ванной?

Я рассеянно посмотрела на него. Тьфу. В нашем образе жизни срочно нужно что-то менять.

Тут вошёл папа. При одном взгляде на него могло сложиться впечатление, будто грядёт зомби-апокалипсис. Но дело было в другом.

– Вы не видели мой телефон?

– Твой телефон? – От неожиданности я подавилась и громко закашлялась. Ох ты ж, чёрт… Сейчас возвращать папе телефон было нельзя, надо было дождаться, пока перезвонит Ханна Рудерер. – Нет, я не знаю, где он, – еле выдавила я хриплым голосом.

Но папа, кажется, пока ничего не заподозрил.

– Странно. Куда он мог деться? Морковка, можешь позвонить мне?

Моё сердце было готово выпрыгнуть из груди. Только не это! А если звонок включён на полную громкость и папа услышит, что звук идёт из моей комнаты? Вчера ночью мы как-то не подумали, что надо переключить телефон в беззвучный режим. Ведь нельзя было пропустить момент, когда Ханна перезвонит. А может, мы всё-таки установили беззвучный режим, просто забыли об этом? Или телефон уже был в этом ре- жиме?

Но если всё же нет, то понятия не имею, как объяснить папе, почему его телефон оказался у меня в комнате.

Дрожащими пальцами я вытащила мобильник из кармана брюк, но тут Винценц быстро отобрал его у меня.

– Давай-ка лучше я. – По его усмешке я поняла, что он что-то задумал.

Он был совершенно спокоен, будто точно знал, что делать. Винц нажал на кнопку «Вызов», повернулся к окну и чуть покачал головой. И тут я поняла, в чём заключается его план. Он почти сразу же сбросил вызов, но действовал при этом очень осторожно, так что папа ничего не заметил.

Поэтому телефон и не зазвонил – ведь вызова как такового не было.

Через пару секунд Винценц вернул мне мой телефон и сказал:

– Что ж, похоже, вашего телефона нет в квартире, мистер Грюнвальд. Может, вы его вчера в магазине оставили?

– В магазине? – переспросил папа. – Нет, это вряд ли. Ох, что-то тут нечисто! Ладно, сейчас схожу проверить, но после этого сразу выезжаем, времени уже в обрез. А если вдруг вы найдёте его здесь, дайте знать.

– Конечно, пап, – улыбнулась я, чувствуя себя при этом просто отвратительно.

Как оказалось, папин телефон действительно всю ночь стоял на беззвучном режиме. Я выяснила это буквально перед нашим выездом, когда зашла в комнату за сумкой.

Ханна Рудерер звонила сегодня утром десять раз и оставила четыре сообщения: