Шрифт:
Закладка:
Славянофильство приняло тезис, провозглашенный властью: у России есть собственные исторические начала, которые не совпадают с началами революционизирующейся Европы. Эти начала могут быть извлечены из русской истории, древней русской словесности, языка. Однако из уст славянофилов этот тезис прозвучал гораздо четче: Россия есть самобытная цивилизация, от века живущая самостоятельной исторической жизнью.
«Россия — земля совершенно самобытная, вовсе не похожая на европейские государства и страны. Очень ошибутся те, которые вздумают прилагать к ней европейские воззрения и на основании их судить о ней. Но так мало знает Россию наше просвещённое общество, что такого рода суждения слышишь часто. Помилуйте, говорят многие, неужели вы думаете, что Россия идёт каким-то своим путём? На это ответ простой: нельзя не думать того, что знаешь, что таково на самом деле… Как занимателен и важен самобытный путь России до совращения её (хотя отчасти) на путь западный и до подражания Западу! Как любопытны обстоятельства и последствия этого совращения, и, наконец, как занимательно и важно современное состояние России, вследствие предыдущего переворота, и современное её отношение к Западу!» — восклицает Константин Аксаков.
Эта цивилизация была равночестна европейской и не нуждалась в проведенной Петром Великим массированной и насильственной прививке западной культуры и обычаев.
«История нашей родной земли так самобытна, что разнится с самой первой своей минуты. Здесь-то, в самом начале, разделяются эти пути, русский и западноевропейский, до той минуты, когда странно и насильственно встречаются они, когда Россия даёт страшный крюк, кидает родную дорогу и примыкает к западной», — формулирует К. Аксаков основополагающий славянофильский тезис.
Дело Петра Великого — дурное, губительное дело. Именно здесь глубочайшее отличие славянофильства, причём особенно энергично именно славянофильства семьи Аксаковых, и от национализма императора Николая I и Уварова и от взглядов западников-государственников, на воззрения которых ориентировалось правительство при Александре II. Петровское дело было не улучшением и даже не продолжением, а решительно порчей русской истории. Никто не формулирует этот тезис (хотя и звучавший прежде в «Записке» Карамзина) с такой жесткостью, как именно братья Аксаковы.
«На рубеже XVII века в России явился гениальный Царь, исполненный энергии необычайной, силы духа необъятной… — пишет Аксаков в знаменитой статье „Значение столицы“ в 1856 г. — Дар силы есть великий дар, но дар опасный: направленная в ложную сторону, она может делать столько же вреда, сколько и пользы, если направлена во благо… Гениальнейший из людей, Пётр был увлечён своею гениальностию. Он взглянул на Европу: открытия, изобретения, вместе с тем утончённость и вольность нравов, приличие, разрешающее и извиняющее порок и разврат, простор страстям человеческим и блеск наружный, — поразили его взор. Он взглянул на Россию: совершающая трудный путь самобытного развития, старающаяся усвоить всё хорошее, но, не переставая быть собою, медленно идущая вперёд, признающая народ всегда народом, не одевающая разврата в приличие и благоверность, вовсе не блестящая внешним блеском, исповедующая перед гордой Европой иные, не эффектные начала смирения и духовной свободы, глубоко верующая, тихо молящаяся, показалась Россия Петру невежественною страною, в которой нет ничего хорошего, кроме доброго, отличного народного материала. Пётр не усомнился разом осудить всю жизнь России, всё её прошедшее, отвергнуть для нея возможность самости и народности».
Отсюда настоящая война, развязанная Аксаковыми против Санкт-Петербурга как столицы и сосредоточения петровского переворота: «Петербург поставлен на самом краю неизмеримого Русского государства, Петербург находится не только не в средине государственного племени, не только не среди Русского народа, но совершенно вне его, среди племени Финского, среди Чухон: Петербург принадлежит географически к России или, лучше, к владениям ея, но он находится за чертою русской жизни, за чертою коренной, настоящей России, к которой присоединились все эти владения, которая создала и которая держит всё это неизмеримое государство. Одним словом, Петербург есть заграничная столица России…
Петербург — столица России! Вот разгадка того внутреннего неустройства, в котором находится теперь Россия. Вот ключ к уразумению того всеобщего запутанного положения, до которого дошли все наши дела, и внутренние, и внешние. Вместе с новой столицей, Петербургом, теряется понимание России. Но нужно было полтораста лет состояния Петербурга в звании столицы, чтобы расшатать могучие, и вещественные, и нравственные, русские силы, чтобы довести Россию до того состояния, в котором она теперь находится, которое давно, более или менее, известно нам, подданным, которое выступило в эти годы ярко и для правительства, и которое грозит гибелью, если не примутся против него меры верные и скорые, если не возвратят России её родного воздуха, который один может исцелить её. А чтоб возвратить России русский воздух, надобно чтобы наше правительство вернулось к нам из-за границы».
И вот у К. Аксакова звучит роковой славянофильский диагноз, который так не хотелось слышать Николаю I от Ю. Самарина, когда царь спорил с привезенным из Петропавловской крепости крестником по поводу его «Писем из Риги»: Российская Империя есть государство, отчужденное от русского народа.
«Можно ли вообразить Российское государство без Русского народа? Вы можете вообразить себе Российское государство без Финляндии, без остзейских провинций, без Польши, но без Русского народа Российское государство ивообразить нельзя, — без него оно невозможно. Следовательно, Русский народ значит всё в Русском государстве. Нельзя не признать его основою, на которой всё построено, которою всё держатся, нельзя бы, кажется, не принять его в расчёт, нельзя им пренебречь. Что же мы видим? Пренебрежён именно Русский народ».
Сам Константин Аксаков термина «славянофильство» не любил. Он именовал свои взгляды «русским воззрением» и считал своей задачей «пробуждение русского в русских и возвращение русским русского». В отличие от другого направления, панславистов, мечтавших об отторжении у Австрии славянских земель, Аксаковых интересовала, прежде всего, русская народность. Брат Иван, посаженный в 1848 году в крепость, показывал: «Признаюсь, меня гораздо более всех славян занимает Русь, а брата моего Константина даже упрекают в совершеннейшем равнодушии ко всем славянам, кроме России, и то даже не всей, а собственно Великороссии».
Насколько вообще уместно называть взгляды Аксакова национализмом? Зачастую национализм трактуется как идея о праве суверенного народа на владычество над своим, национальным государством. Константину
