– Зачем ты так с ней? Бедная женщина. – Налив себе одной рукой тоник из бара, Дулси уселась на диван. – Кстати, не хочешь узнать финальный счет?

– Когда я ушла, было два-два. Полагаю, ты не проиграла.

– Еще бы, мать его! – Дулси залпом выпила полстакана и, морщась от боли, стала вращать рукой. – Вообще-то я думала, что в последнем гейме она меня обойдет, но я стала быстрее возвращаться в зону “Т”, а у нее не было сил за мной поспевать.

– А что у тебя с плечом?

– Не знаю. Кажется, мышцу дернула. Мне нужен хороший массаж.

– Поищу аспирин.

– Ты просто душка. Спасибо.

Я пошла в ванную и отыскала в несессере пузырек. В нем оставалось всего две таблетки. Когда я вернулась в гостиную, Дулси лежала на диване с моим роскошным телефоном, закинув ноги в грязных спортивных туфлях на подушки.

– Ага. Раз других вариантов нет, сойдет и этот, – говорила она. – Спасибо, что втиснули нас. – Положив трубку, она протянула руку за таблетками: – Это все, что есть?

– Да, извини. Я думала, у меня больше.

– Ладно, пока что этого хватит. – Она вытряхнула таблетки из пузырька прямо в рот и запила их тоником. – Где-то на борту есть медпункт. Если тебе что-то нужно, скажи.

– Ты когда-нибудь принимала драмамин? – спросила я.

– Нет. И не собираюсь.

– Меня все еще укачивает. – Я обхватила руками живот.

– Морская болезнь проходит не сразу. И потом, суша уже недалеко. – Она деликатно рыгнула в кулак. – Прошу прощения. Тоник у тебя совсем не холодный.

– А куда ты звонила?

– В турецкую баню. Заказала нам кабинку на сегодня.

– Ты меня туда не затащишь.

– Не могу же я снова пойти одна. – Дулси встала, массируя плечо. – Никогда не знаешь, с кем столкнешься в этих кабинках, вот вчера, например, меня запихнули к совершенно кошмарной женщине из Чикаго. Пожалуйста, не упрямься. Я умираю от боли.

* * *

Когда мы шли по коридору в халатах и тапочках, Дулси остановилась у двери с табличкой “Электротерапия”.

– Всегда хотела узнать, что там происходит, – сказала она, заглядывая в замочную скважину.

По краям двери пробивались узкие полоски ультрафиолета, подсвечивая пушок у нее на лице.

– Ни электродов, ни проводов не видно. Может, как-нибудь попробую.

Она выпрямилась, прижимая ладонь к плечу, будто там пулевое ранение. Миновав раздевалки, мы направились к залу с зашторенными кабинками. У стойки администратора нас приветствовал мужчина в белой униформе. Мы назвали свои фамилии, и он сделал пометки в журнале.

– Миссис Фентон, следуйте за Катариной, она разомнет все ваши больные места, – сказал он, затем обратил большие, влажные глаза на меня: – А вас, мисс Конрой, интересует что-то конкретное? Боюсь, душ с массажным эффектом сейчас не работает, но все остальное к вашим услугам.

– Я бы лучше пошла с Дулси.

Администратор замялся. Сжал губы в нитку и сложил ладони.

– В массажном кабинете только одно место, все забронировано.

– Подожди меня в бане, дорогая. Я ненадолго. – И Дулси пошла за массажисткой, бросив через плечо: – Рэймонд о тебе позаботится, правда, Рэймонд?

– По первому разряду, – ответил администратор. Затем повернулся ко мне и указал на пустой коридор: – Позвольте показать вам парильни, мадам. – Шагая по коридору, он скороговоркой перечислял всевозможные способы, какими здесь ублажают клиентов, а я плелась следом, притворяясь, будто меня прельщают все эти “алкогольные смеси для кожи” и разновидности мыла. Чем дальше мы шли, тем суше становился воздух, и вскоре на лбу у меня выступил пот. Не знаю, больше меня укачивало или меньше, но в горле совсем пересохло. – Скажите, мадам, сколько вы любите жара?

Вопрос показался мне очень странным, и я не знала, как ответить.

Администратор улыбнулся, будто это молчание ему хорошо знакомо, будто в нем вся соль его рабочей недели.

– Могу я посоветовать? – Он выдержал паузу, весьма театрально. – Большинство наших посетительниц предпочитают кальдарий, там температура поддерживается на уровне ста семидесяти пяти градусов – по Фаренгейту, конечно. Но если вам хочется чего-то потеплее, есть еще лаконик.

– А там сколько градусов?

– Подгореть мы вам не дадим, – хихикнул он. – Около двухсот. Как я уже сказал, большинство посетительниц предпочитают…

– Кальдарий. Хорошо, пусть будет он.

– Чудесно. Полотенца вы найдете внутри. Дверь по правую руку от вас, мадам.

* * *

В художественной школе вас этому не научат, но есть много способов написать комнату по памяти. Ее можно сконструировать из разрозненных деталей: взять люстру с потолка своей детской, освещение из больничной столовой, где вы однажды бывали с матерью, ковер из съемной квартиры в Мейда-Вейл – и собрать воедино. Можно добавить плоти скелету из фактов: плитку на полу оставить, но выполнить не в бежевых, а в серых тонах; сгустить пар свечным воском; украсть женщин с бортика бассейна для пассажиров первого класса и изобразить их на этой самой плитке, в купальных костюмах, лицом вниз, волосы поярче, ноги потолще, спины другого оттенка розового. При должном усердии можно создать комнату без видимых швов, где будет больше правды, чем в любой фотографии, ведь никто никогда не оспорит то, что вы видели своими глазами. Только так – стерев комнату в порошок и частичка за частичкой построив снова – вы поймете, что она для вас значит. Но иногда выходит такое целое, что лучше бы уж оставалось горсткой фрагментов, – это как склеить порванное письмо и заново прочитать о старом несчастье. Создав комнату на холсте, вы становитесь ее призраком. Ваша жизнь заключена в каждом мазке. Так что пишите только те комнаты, где вам под силу обитать вечно. Или уж лучше пишите звезды.

* * *

Когда я села на скамью и прильнула головой к плитке, тяжесть в груди ослабла; жар вытягивал лондонскую грязь из моей кожи, как солнце вытапливает смолу из асфальта. В кальдарии почти никого не было. У дальней стенки лежали две женщины – лицом вниз, головы в ярде друг от друга, чтобы переговариваться, не повышая голоса. Их лиц не было видно, только выскобленные до красноты спины, длинные мокрые узлы волос, облепившие плечи. Помню успокаивающий аромат розовой воды, ласковый свет. Наконец-то я нашла то единственное место на корабле, где царит покой, – святилище неизвестного жреца между палубами, не совсем безмолвное, не совсем пустое. И неважно, что внутри можно испечь суфле.

Я расстелила на скамье полотенце и легла. Воздух был густым, точно гипсовый раствор, и я постаралась дышать глубже. Десять секунд вдох через нос, выдох через рот. Сердцебиение мое замедлилось, замедлился и разум. Я зажмурилась, покорилась жару. Мысли отслаивались и сворачивались, точно старая краска в банке. Все размякло: руки и ноги, язык, шея. Вскоре я уже различала в мареве окрестности. Я была на природе, гуляла в поле под высоким полуденным солнцем. Вдали виднелись аттракционы. Навстречу мне по зеленому холму поднимался старьевщик с полудохлой кобылой, из ее ноздрей валил пар. Кобыла тащила телегу с грудой старых кресел-качалок и балясин. Но тут я услышала, как женщины на полотенцах пошевелились, и картинка распалась.

Мой пульс походил на капающий кран, а внутри у меня почему-то было холодно. Судовые двигатели так шумели, что подо мной дрожала скамья. Администратор говорил по громкой связи: “Вы бы сказали, что этот шарф действует на нервы, мадам? Что он выглядит скромно и несущественно?” Плитка