Дотащив воду до дому, я падала навзничь на циновку, чтобы немного утишить боль в спине.

Когда заканчивался газ, тащить в поселок пустой баллон у меня не было сил. Чтобы поймать такси, надо было идти в поселок, но ходить туда лишний раз я ленилась.

Тогда я брала взаймы у соседей угольную жаровню, садилась на корточки у входа и раздувала огонь, кашляя и заливаясь слезами от дыма.

В такие моменты я радовалась, что моя мать не обладает способностью видеть за тысячу ли. Ее прекрасное лицо омрачилось бы от боли за любимую дочь. «Доченька моя, не я ли лелеяла тебя, как жемчужину», – заплакала бы она.

Но я не отчаивалась. Ведь любой опыт в этой жизни бесценен.

До того как мы поженились, пока Хосе был на работе, я сидела на циновке и слушала, как за окном жалобно завывает ветер.

Дома не было ни книг, ни телевизора, ни радиоприемника. Ели мы прямо на полу, а перед сном перемещались в другую комнату, где укладывались на расстеленный на полу матрас.

Днем о стены можно было обжечься, а ночью они становились ледяными. В редкие удачные дни давали электричество, но большую часть времени его не было. Когда наступали сумерки, я глядела в квадратный проем и видела, как оттуда сыплется серая песочная пыль, припорашивая все вокруг.

Наступала ночь. Я зажигала белые свечи и наблюдала за тем, какие очертания принимают стекающие с них слезы.

В доме не было шкафов, не было комодов. Одежду мы хранили в чемоданах, обувь и всякую мелочовку – в картонных коробках. Для письма приспосабливали доску, укладывая ее на колени. От созерцания темно-серых холодных стен по вечерам становилось еще зябче.

Иногда Хосе ездил к месту работы на ночном автобусе. Стоило мне услышать, как за ним захлопнулась дверь, и на глаза наворачивались слезы. Я выходила на крышу и, если его силуэт еще был виден, бросалась вниз и бежала за ним.

Задыхаясь от бега, я догоняла его и, опустив голову, шла рядом.

– Останься, прошу тебя. Сегодня снова нет электричества, мне так одиноко, – умоляла я его, сражаясь с ветром и пряча в карманы озябшие руки.

Всякий раз, когда я бежала за ним, Хосе расстраивался до слез.

– Сань-мао, завтра я отрабатываю за коллегу утреннюю смену, в шесть утра надо быть на месте. Как мне успеть, если я останусь? У меня и талона на утренний автобус нет.

– Зачем тебе столько работать, у нас ведь есть деньги в банке!

– Когда-нибудь мы попросим у твоего отца денег в долг, чтобы купить маленький домик. На жизнь я тебе заработаю. Потерпи немного. Когда мы поженимся, я больше не буду работать сверхурочно.

– Приедешь завтра?

– Обязательно, после обеда. Сходи утром в строительный магазин, узнай, сколько стоят деревянные доски. Вот вернусь с работы и сколочу тебе стол.

Он крепко обнял меня и подтолкнул в сторону дома. Я медленно побрела назад, то и дело оглядываясь на него. Вдалеке, под звездами, стоял Хосе и махал мне рукой.

Иногда семейные сослуживцы Хосе приезжали вечером на машине и звали меня в гости:

– Сань-мао, поехали к нам ужинать. Посмотрим телевизор, потом домой тебя отвезем. Чего одной скучать?

Я понимала, что в их добрых намерениях таилась толика сочувствия, и из гордости отказывалась. В то время я была как раненый зверь: любая мелочь могла взбесить меня и даже довести до слез.

Как прекрасна пустыня Сахара, но сколько же требуется душевных сил, чтобы приноровиться к этой жизни!

Нельзя сказать, что пустыня мне надоела. Просто иногда мне было трудно к ней привыкать.

На следующий день я, захватив список Хосе, отправилась в самый большой в поселке строительный магазин, узнать, что почем.

Сначала я долго дожидалась своей очереди. Потом продавцы долго что-то высчитывали и наконец назвали мне цену: более двадцати пяти тысяч песет, а деревянных досок к тому же вообще не было в наличии.

Поблагодарив их, я вышла из магазина и пошла в сторону почты проверить, нет ли писем. Денег, на которые мы рассчитывали сколотить всю мебель, не хватило бы и на несколько досок.

Выйдя на площадь перед магазином, я вдруг увидела, что рядом вывалили целую гору длинных деревянных ящиков для перевозки товара. Огромные доски были соединены железными скобами, и, кажется, никто на них не претендовал.

Я побежала обратно в магазин и спросила:

– У вас там пустые ящики валяются, можно мне их взять?

Произнеся это, я покраснела от стыда. Никогда прежде мне не приходилось выпрашивать у людей доски.

Хозяин дружелюбно ответил:

– Можно, можно. Берите сколько хотите.

– Можно пять штук? Не слишком много?

– А сколько у вас в семье человек?

Я ответила на этот вопрос, хоть и сочла его неуместным.

Получив согласие хозяина, я пошла на площадь, где собирались сахрави, и наняла две ослиных повозки. Мы погрузили в них пять пустых ящиков.

Потом я вспомнила, что инструменты нам тоже нужны, и приобрела пилу, молоток, сантиметр и пару кило гвоздей, больших и маленьких. Еще я купила шкив, пеньковую веревку и грубую наждачную бумагу.

Всю дорогу назад я шла позади ослиных повозок, весело насвистывая.

До чего же я изменилась! Так же, как и Хосе, за три месяца жизни в пустыне прежняя я куда-то исчезла. Кто бы мог подумать, что я способна от души радоваться пустым деревянным ящикам!

Мы добрались до дома. Во входную дверь ящики не пролезали. Оставлять их снаружи было боязно – вдруг мое сокровище унесут соседи.

До самого вечера я каждые пять минут выглядывала за дверь, чтобы удостовериться, на месте ли мои ящики.

Весь день я провела как на иголках, пока не увидела на горизонте силуэт Хосе. Тогда я выбежала на крышу и начала махать ему обеими руками. Он сразу все понял и пустился бегом.

Домчав до дома, он выпучил глаза на заслонившую окно гору ящиков.

– Где ты взяла это прекрасное дерево? – спросил он, ощупывая доски.

– Выклянчила! – ответила я, усевшись на бортик крыши. – Давай-ка соорудим подъемный механизм и втащим их сюда, пока не стемнело.

В тот вечер на ужин мы съели четыре вареных яйца. Стоя на ледяном ветру, пробиравшем до костей, наладили подъемную конструкцию, втащили ящики на крышу, разодрали их на доски, отогнув железные скобы – Хосе до крови поранил руку об одну из них; ухватившись