– А для чего мадам покупала эти документы? Она знала, что они кого-то заинтересуют?

– Мадам покупала документы по просьбе своих русских друзей.

Лицо Сервеля приобрело скорбное выражение. По просьбе русских друзей! Неплохо. Убедительно. Хотя… Этот испанский журналист, связанный с Гравье, – очень слабое звено. И его разногласия с Гравье могут быть показными. Гравье обожает такие комбинации. «Дорого бы я заплатил, чтобы этот мерзавец Гравье работал на меня», – подумал министр.

– Ваш план, Филипп, не представляется мне абсолютно надежным, – сказал он вслух. – Так что постарайтесь, чтобы ваша таинственная дама, покупающая документы у испанских журналистов для продажи их русским агентам, не попала в лапы Гравье.

– Я приложу все силы, мсье. Мы проработаем операцию тщательно и досконально.

Сервель протянул Прадлю желтую пластиковую папку.

12

Андрей отложил в сторону лист с фотографией Виктора Коромана и задумался. Условно-досрочное освобождение меньше чем через год после суда – это дело невозможное. Совершенно невозможное. И никакое хорошее поведение не поможет. Для такого освобождения нужно быть не заключенным, безукоризненно выполняющим распорядок дня, а ангелом. Да и то вряд ли. Даже ангелу судьи дали бы еще лет пять на чистку крылышек и закрепление достигнутого успеха. А Короман вовсе не был ангелом. Его уже освобождали за хорошее поведение, но он возвращался в тюрьму. Значит, повторно ни о каком «условно-досрочном» не приходится и говорить. Почему же его освободили? Вероятно, служба безопасности, потрясенная размахом и организацией операции «Майнц», решила сделать Коромана своим консультантом. То есть Короман подписал бумагу, согласно которой его перевели из тюрьмы в какой-нибудь закрытый лагерь, где поселили в комфортных условиях и дали возможность продолжать делать свое дело – рисовать фальшивые доллары и поддельные документы. Но уже по заданию курирующего офицера и под его постоянным наблюдением.

Можно себе представить радость Коромана. Вместо тюрьмы – любимая работа, новейшее оборудование, полная безопасность и независимость от закона.

Зачем его отправили в Реймс 12 апреля? Понятно – выполнять какое-то задание. Но какое? Рисовать фальшивые доллары? Нет. Деньги за освобождаемых евреев Еврейское агентство должно было переводить на секретные счета нацистской партии. Ни о каких наличных речи не было. Да и не решился бы никто платить Гитлеру фальшивыми купюрами. Значит, фальшивые документы. Для кого? В купе поезда был убит Пьер Матин. Предположим, разведка решила, что он будет встречаться с Гитлером вместо Жана Вальдмана. Тогда Матину, несомненно, нужны были фальшивые документы на имя Вальдмана. И эти документы вполне мог сделать Виктор Короман. При проверке германская служба безопасности могла обнаружить, что документы фальшивые, и Матина убили. Стоп! Если бы выяснилось, что документы фальшивые, Гитлер в поезд не сел бы. Это первое. И второе – почему документы надо делать в тот же день? Да еще и в Реймсе? Непонятно. И самое главное – где Жан Вальдман? Вышел по дороге, уступив место Полю Матину? Нет. Проводник не мог этого не заметить, если, конечно, Жан Вальдман не выпрыгнул на ходу из окна вагона.

Андрей сжал ладонями виски. Вот тебе и пошел из бурного, чреватого скандалами и разборками бизнеса в тихую и беззаботную науку. Сидит в чужом доме в Париже, преследуемый полицией, с висящим над ним обвинением в убийстве, и погружается все глубже в трясину непонятной операции французской разведки. Нет, в бизнесе было безопаснее. Андрей усмехнулся своим мыслям.

Надо еще раз посмотреть рукопись проводника Гастона Анри. Может быть, удастся заметить что-нибудь новое.

Андрей достал из ящика стола пожелтевшую рукопись и нашел нужное место. «Еще хуже обстояло дело с каким-то важным господином, вероятно одним из директоров заводов Рено, – прочел он. – Вертя в руках тросточку с позолоченным набалдашником, он заявил мне, что ждет документы и не позволит поезду отправиться в путь, пока документы не будут ему доставлены». В принципе, выяснить, кто именно из директоров заводов «Рено» отправлялся в поездку 12 апреля, можно. И найти знаменитого виолончелиста, которого провожали поклонники и поклонницы, тоже можно. Тем более что виолончелист вышел в Меце. Вероятно, либо он родом из этого города, либо, судя по количеству вещей и провожающих его людей, ехал на гастроли. В живых их, конечно, уже нет. Но, может быть, родственники что-то знают об этой поездке. Знаменитый музыкант вполне мог вести дневник. Могли остаться статьи о тех гастролях, афиши, программки. А о поездке директора «Рено» могли остаться записи в документах компании.

Андрей перевернул лист. После отхода поезда господин из восьмого купе попросил у проводника чай. При этом он сосал трубку с прямым мундштуком. Но Жан Вальдман не курил трубки. Значит, в купе уже находился Пьер Матин. Сразу после отхода поезда! Значит, Жан Вальдман не выходил ни на какой из следующих остановок. И не разбивался, выпрыгнув из окна вагона. Значит, он исчез в Париже. Либо вышел из поезда, либо исчез внутри состава. Но если так, то к его исчезновению не имеет никакого отношения гестапо.

Андрей провел рукой по небритому подбородку. Как же он не сообразил? Жан Вальдман никуда не уезжал из Парижа! Он остался… Но стоп! Вальдман поднимался в вагон. Свидетель этому Авраам Ашинзон. Мог ли Вальдман выйти из вагона до отхода поезда? Нет! Это заметили бы и проводник, и Авраам Ашинзон? Ведь он провожал поезд и махал рукой именно Жану Вальдману. То есть, когда поезд отходил от перрона, в купе был Вальдман, а когда проводник принес чай – уже Пьер Матин. Куда же делся Вальдман? Спрыгнул на ходу? Почему тогда он не вернулся домой? Если он исчез в Париже, значит, надо проверить, нет ли в сводке происшествий по Парижу 12 или 13 апреля неопознанных трупов.

Андрей почувствовал, что голова идет кругом, и перевернул страницу.

13

Жюль Перно хмуро барабанил пальцами по папке с эскизами, упрямо и демонстративно смотрел куда-то в угол, мимо Лизы.

– Жюль! – взмолилась Лиза. – Посмотри на меня!

Перно обиженно закусил губу, но головы не повернул.

– Что ты там увидел? – Лиза проследила за взглядом художника.

– Ничего. – Перно скорбно поджал губы и стал похож на пастора, вынужденного выслушивать исповедь отвратительного детоубийцы. – Там я ничего не вижу. Я вообще ничего не вижу, не слышу и не понимаю. Потому что все, чем я занимался в последние годы, растоптано и уничтожено.

– Жюль! – вздохнула Лиза. – Перестань! Я отключилась от дел всего на несколько дней! Жюль!

– На несколько дней! – Перно возвел глаза к