— Мы сегодня решили поработать, а вечером улетим.

— Серьезно?

— Получили телефонограмму командира эскадрильи.

— Ну, спасибо, друг.

— Рано благодарить, Мэтин Петрович, — смутился Масюк.

— Тогда за дело. Каждая минута дорога, — заторопился Адитов.

— Кто с нами полетит? Вы?

— Кириллов. Подождите, я позову его.

— Ну, я пошел к машине. Пусть подходит к вертолету.

…Минут через двадцать, пролетев над горными массивами, вертолет уже кружился над палатками седьмого стада. Масюк на берегу высмотрел небольшую площадку, и вертолет, вздрагивая, завис над нею, потом постепенно стал снижаться, мягко сел на снег, слегка качнулся корпусом. Двигатели не заглушили. Бортмеханик открыл дверцу, и Кириллов резким взмахом руки позвал Кунина, который поджидал уже, одетый по-походному. Вероятно, радист из поселка успел сообщить ему о вылете вертолета. Бригадир с трудом поднялся, дверца захлопнулась, и они тут же взлетели. В машине стоял такой шум от винтов, что невозможно было разговаривать. Кириллов жестом спросил: как, мол, дела? Бригадир понял его и мотнул головой, что означало: новостей нет, оленей не нашли.

В поселке перед вылетом Кириллов по карте показал, по какому маршруту лететь, поэтому Масюк ни о чем их не спрашивал. Оба оленевода приникли к иллюминаторам. Один слева, другой справа. Иллюминаторы заиндевели. Они дули, стараясь жарким дыханием отогреть ледяную корку, потом терли ладонями. Появлялся маленький кусочек стекла, в который они смотрели вниз. От дыхания глазок вновь затягивался, и они снова его протирали.

Внизу дыбились горы. Острыми вершинами вздымались вверх. За них цеплялись облака. Вертолет летел меж облаков, лавируя в поисках чистого неба. Под машиной вылинявшей белой шкурой висел туман, затрудняя обзор. К счастью, он был не сплошной, висел кое-где лохмотьями. Вот тогда-то и показывались склоны гор, леса, реки, распадки. Кругом белел нетронутый снег. Кириллов обшаривал глазами землю, ища оленей, но мысли были о другом. Он думал о Масюке. От чистого ли сердца принял он сегодня такое решение? Может, хитрит, надеется на компромисс? Или нет? Может, у человека совесть заговорила? Тогда как? Подвести его? Кажется, Адитов, склонен простить. Хотя напрямик не сказал, но дал понять. Но так тоже не годится. Это же сделка с совестью, со своей честью. Ну, допустим, летчики — одно, а Николаев — совсем другое. Неужели он и на этот раз выйдет сухим из воды? Кто подговорил летчиков? У кого был карабин? Кто стрелял по баранам? Все он. Он главный виновник. А пилоты, выходит, соучастники.

Масюка тоже одолевали думы. Он смотрел на горы. Ему знакомы были эти горы и реки, стекающие с двух сторон в большое русло, над которым сейчас летела машина. И он мысленно прощался с этими местами. Теперь он вряд ли попадет сюда. Неужели жадность одолела его на старости лет? Так нелепо и обидно все получилось. Виноват, никуда теперь не денешься. Вчера вечером заходил к ним Романов и предложил продолжить сегодня поиски. Он и без него решил это, уже тогда, когда уходил от управляющего. А у Романова, как оказалось, совсем другие виды на этот полет… Потом телефонограмма командира эскадрильи. И вот летим. Пока ничего не видно… Нет, и доказывать нечего. Не поймут его люди, не поверят. Кириллов и сейчас, наверное, сомневается. Крепким оказался парнем. И правильно…

Впереди над облаками высился мощный морщинистый голец. Ветер давно сдул с него снег. И он выглядел сумрачным и одиноким в белом окружении скал. Вертолет обогнул его, а за ним началось плато горной гряды. Сердца оленеводов заколотились. Там внизу на снегу они увидели нечто похожее на следы. Или почудилось? Масюк, кажется, тоже заметил. Машина стала снижаться. Оленеводы, вытянув шеи, припали к иллюминаторам, до боли, до ряби в глазах всматриваясь в белый снег. Точно были следы. Но чьи? Возможно, только что, словно белые призраки, промчались в тумане встревоженные гулом мотора снежные бараны. Или косяк диких оленей. Они редко, но все же появляются в этих краях и уводят, случается, домашних оленей. Машина, надрываясь, долго кружила под склоном, то поднимаясь вверх, то снижаясь, едва не задевая макушки деревьев. Но все было тщетно. Ничего не видно. Опять налетел ветер. Зашевелились облака. Вновь задымил туман. Пора набрать высоту. Масюк повернул машину туда, где первоначально увидели следы. Подлетели, и он, экономя горючее, с ходу посадил вертолет на лысый пятачок.

Оленеводы выскочили наружу. Над следами вилась поземка. Кое-где их уже припорошило снегом, и определить что-либо было трудно. То ли прошли бараны, то ли олени. Может, все же олени? Кириллова словно жаркой волной обдало. Он поглядел на своего спутника. Бригадир, в бараньей дохе ив меховых брюках, ползал на четвереньках, точно принюхивался к следам. Минуты казались вечностью. «Ну, что там? Почему он молчит?» Сердце Кириллова тревожно забилось.

— Ну что? Как, по-твоему? — не выдержав, нетерпеливо спросил он. Кунин, будто глухой, ничего не ответил. Его голова в туго завязанной бараньей шапке походила на лохматую осеннюю кочку. Он все ползал вдоль цепочки следов. Кириллов присел на корточки, вглядываясь в лицо бригадира. Но оно, как нарочно, ничего не выражало. Брови, ресницы и жидкий клочок бороды заиндевели. Только острые, цепкие глазки беспокойно бегали туда-сюда. Наконец он взглянул на Кириллова.

— Надо приехать сюда с ночевкой, — хрипло сказал он. Кириллов чуть заметно вздохнул. Слабая, но все же надежда. Но странно, старик, кажется, совсем не волнуется.

— Как думаешь, кто пробежал — олени или уямканы?

— Может, олени, а может, и уямканы. — Лицо бригадира осталось невозмутимым. Кириллов в душе надеялся, что это олени. Весь склон был истоптан. И если бы не пурга, они бы уж точно узнали… А так — замело следы, почти ничего не видно.

— Однако, они, — помолчав, сказал бригадир.

— Ну как? — крикнул Масюк, выглянув через боковое стекло.

— Неясно. Надо приехать сюда на оленях, — Кириллов скупо улыбнулся. Последние слова старика здорово обнадеживали.

— Ладно. Полетели домой.

Взяли обратный курс. Возле палаток высадили бригадира.

— Жди послезавтра. На оленях приеду, — сквозь шум мотора прокричал Кириллов. Кунин кивнул головой, махнул в сторону гор, мол, приедешь — поедем туда, поищем…

Когда прилетели обратно, короткий декабрьский день уже потускнел. Туман становился гуще, он ватным одеялом окутал поселок.

15

Назавтра первым самолетом прилетел Иманов. Секретарь парткома совхоза был молод, среднего роста. Узкие черные глаза, казалось, излучали тихий, спокойный свет. Иманов с каждым поговорил в конторе, каждого расспросил о делах; держался он с людьми просто, с ним охотно делились и радостями, и огорчениями. В совхозе любили Арсентия Николаевича. Он вырос на их глазах. Ребенком кочевал с оленьими стадами. Здесь учился в школе.