Шрифт:
Закладка:
А спустя минуту, миновав захламленный коридор и очутившись в столь же захламленной комнате, Фило увидел мускулистого, облитого гладкой лоснящейся шерстью крепыша и вынужден был признать, что пес действительно хорош. Вот только морда некрасивая, но, в конце концов, что такое красота? Разве не относительное понятие? По этому поводу ему вспомнилось размышление о кенгуру, вычитанное недавно в одном путевом очерке.
Увидав кенгуру впервые, пишет автор, останавливаешься в недоумении. Что за нелепое создание! Узкие плечи и широкий, увесистый зад. Короткие передние лапы и длиннющие — задние. Маленькая головенка, мощный хвост и в довершение всего — дурацкая сумка на животе… Увидав кенгуру вторично, чувствуешь, что относишься к этому странному животному уже гораздо терпимее. А через некоторое время, встретив на улице лошадь, ловишь себя на мысли, что ей вроде бы чего-то не хватает…
Мате рассмеялся. Ничего не скажешь, забавно.
— А главное — образно! — дополнил Фило. — Через эту историю с кенгуру понимаешь, до чего условны наши представления о прекрасном и как легко мы привыкаем к новым формам. Кстати, что это у вас? — спросил он, указывая на пыльную кучу книг в углу.
— Не видите? Книги!
— Ужас, ужас и в третий раз ужас! Где у вас пыльная тряпка? Сейчас все это будет перетерто и расставлено по полкам.
— Да вы что! — взревел Мате. — Да я же тут с закрытыми глазами разбираюсь…
Но Фило словно оглох, и скоро пресловутая куча растаяла, как снежный сугроб под весенним солнцем.
Мате угрюмо оглядел стройный фронт корешков. Попробуй отыщи здесь что-нибудь!
— Ничего, ничего, — бодро возразил Фило, — привыкайте к новым формам жизни. И имейте в виду: это только начало! У вас масса ненужных вещей. Зачем вам, например, этот буль?
Услыхав свое имя, Буль поднял голову и подошел к Фило.
— Нет, нет, дружище, — улыбнулся тот, опасливо кладя ему руку на спину, — я не про тебя, а про тот исколотый циркулем столик. Он, представь себе, тоже называется булем. По имени французского художника-мебельщика времен Людовика Четырнадцатого. Замысловатая мебель Буля давно уже стала музейной редкостью. Вот и отдать бы столик в какой-нибудь музей — там его приведут в порядок и не станут употреблять в качестве чертежной доски… Да, Мате, уж не в честь ли этого Буля вы окрестили вашего пса?
Мате сердито фыркнул. Глупости! Буль — всего-навсего первая половина слова «бульдог». А если уж говорить по совести, собака получила имя в честь Булевой алгебры.
Фило шутливо схватился за голову. Не было печали! Мало ему обычной алгебры, так нет — есть еще какая-то Булева…
— Не какая-то, — строго поправили его. — Алгебра логики. Ее изобрел в девятнадцатом веке англичанин Джордж Буль.
Фило насторожился: одного Джорджа Буля он уже знает. Это отец известной писательницы Войнич. Автора бессмертного «Овода».
— Если так, значит, мы с вами говорим об одном и том же человеке, — сказал Мате. — Вот только относимся к нему по-разному. Для вас Буль — отец известной сочинительницы Войнич, а для меня Войнич — дочь выдающегося, хоть и неизвестного, ученого Буля.
— Выдающийся и неизвестный… Так не бывает.
— Бывает, — упрямо сказал Мате. — Слава приходит к людям по-разному. К одним — сразу, к другим — через многие века.
— Но что он такое сделал, ваш Буль?
— Написал «Математическое исследование логики», где логические рассуждения выражены алгебраическими формулами. С помощью буквенных обозначений.
Фило просто из себя вышел: что за дикая выдумка!
— Не такая уж дикая, как вам кажется, — возразил Мате. — Она приходила в голову и другим ученым. В конце тринадцатого века ее проповедовал итальянский отшельник Лу́ллий, но безуспешно. Один Джордано Бруно воздавал ему должное. В семнадцатом веке та же идея занимала великого немецкого математика Ле́йбница. Но и его соображения по этому поводу прозябали в неизвестности более двухсот лет.
— Но почему ж тогда эту алгебру называют Булевой? — возмутился Фило. — Ведь Буль, насколько я понимаю, всего лишь последователь Луллия и Лейбница.
— Не думаю. Скорее всего, мысль исследовать логику с помощью алгебры пришла ему в голову совершенно самостоятельно. Вы ведь уже знаете, что в науке так случается. И кроме того, то, что было наброском у Луллия и Лейбница, превратилось в завершенную теорию у Буля.
Фило иронически побарабанил пальцами по ручке кресла.
— Еще одна теория без применения.
— Нет, это невыносимо! — взвился Мате. — Сто́ит ли мыкаться с вами по средневековым базарам и проваливаться в кроличьи ямы, если вы не можете понять, что открытий без применения не бывает. Возьмите числа Фибоначчи… Разве не пошли они, в конце концов, в ход?
— Но когда? Через семь веков!
— До чего все-таки разные у нас взгляды! — с сердцем воскликнул Мате. — Для вас важно, что через СЕМЬ ВЕКОВ, а для меня, что ПРИГОДИЛИСЬ. Впрочем, Булю повезло. Его изобретение пролежало без дела не более ста лет. И теперь алгебра логики — одна из самых действенных научных теорий современности. Достаточно сказать, что на ней основана кибернетика…
— Не увлекайтесь, — перебил Фило, — нам с вами о кибернетике толковать рано.
— Ваша правда. Я и забыл, что на нашей совести несколько неразобранных задач.
Кофе с математикой
— Ну-с, с чего начнем? — спросил Фило, потирая руки.
— Я думаю, с кофе, — неожиданно заявил Мате. — У меня отличная кофеварка. Обратите внимание: собственная конструкция!
Толстяк подозрительно оглядел нескладный гибрид алюминиевой кастрюльки и электрочайника, от которого тянулся провод к разбитой фарфоровой розетке. Но кофе, против ожиданий, оказался превосходным, и лакомка Фило дал себе слово непременно выведать секрет его приготовления.
Тут он обратил внимание на необычной формы пятиугольную чашку, и мысли его сами собой перенеслись к задаче магистра Теодора. Некоторое время интерес к кофе боролся в нем с интересом к математике, но потом ему пришло в голову, что пить кофе и решать задачи можно одновременно. Он поделился своим открытием с Мате, и тот без лишних слов приступил к доказательству.
— Так вот, — сказал Мате, открывая неизбежный блокнот, —
