Ингрид помедлила:

– Признаться, мы резались в кости, и на кону стояли немалые деньги. Могла и забыть.

– Это не ответ. Да или нет?

– Да, – сказал Эрик. – Нам говорили, что нужно оставаться в городе.

Ингрид вздохнула:

– Дурак. Я предупредила, что нельзя, но не объяснила почему.

– А это уже не важно. Можешь идти.

– Альмод…

– Или я выведу тебя силой.

Она помедлила, прежде чем шагнуть обратно за дверь.

– Я тогда сглупил, – сказал Альмод, снова прислоняясь к стене. И лицо и голос казались совершенно бесстрастными. – Моя глупость стоила жизни двум отрядам, пришедшим следом, жителям Озерного и еще полудюжине наших, кто погиб, когда, чтобы остановить прорыв, пришлось собрать всех, включая прорицателей, которые обычно не сражаются, и Первого. – Он снова надолго замолчал. Эрик не мог оторвать взгляд от его рук, вроде бы небрежно сложенных на груди – только пальцы побелели до синевы. – За эту глупость я заплатил. Когда меня поймали, Первый велел заменить плети, положенные за побег, на кнут. Не поскупились нанять городского палача.

– Полсотни ударов кнутом не переживет никто.

Кнут – это не плети, кнут разрывает мясо до костей, ломает ребра, разбивает суставы, а одного правильно поставленного удара в область почек хватит для того, чтобы через несколько дней умереть в муках. Если не вмешается целитель, конечно.

– Знаешь этот обычай – дорогой подарок палачу перед казнью, чтобы пощадил? Ульвар передал. Он тогда был моим соседом по комнате. Только-только попал в орден. Гол как сокол – его мать погибла в приграничье, пока он учился. Так и не признался, где добыл деньги. – Альмод усмехнулся. – И палач пощадил. Так что я отделался неделей в горячке и беспамятстве, а когда стало ясно, что подыхать не собираюсь, позвали целителя. Поэтому и калекой не стал.

Эрик отдал бы что угодно за то, чтобы этого разговора никогда не было.

– Сегодня твоя глупость стоила жизни тем троим, что намеревались свалить на вас свои грехи и повесить, – продолжал Альмод. – Туда им и дорога, конечно. Но все же я не могу оставить ее безнаказанной. Однако за тебя просил Ульвар.

– Передай ему мою благодарность, – сказал Эрик. – Но…

– Поэтому вот тебе выбор, – продолжал Альмод, словно не слыша. – Я могу отвести тебя к Первому – и рассказать все. В том числе и про первую попытку сбежать. А там как он решит. Первый – мужик незлой, может и помиловать.

Эрик не удержался от смеха. Незлой мужик Первый. Альмод понял.

– Тогда был другой Первый. Этот занял место в тот год, когда я стал командиром и привел Фроди и Тиру. И пусть Творец даст ему долгих лет. – Он помедлил. – Но, признаюсь, мне совершенно не хочется снова искать четвертого. Поэтому второй вариант – плети. Тем более что пороть тебя все равно пришлось бы мне – палача орден не держит за ненадобностью. Ты молодой и сильный. Полсотни – это не насмерть. Залечу быстро. Не бойся.

Вот так все просто? Не похоже на Альмода. В следующий миг Эрик осознал:

– Нет. Это не выбор, а лишь его видимость.

Момент, когда он хотел покончить со всем одним махом, миновал, и Альмод прекрасно это знает. Значит, добровольно встань под плеть и будь благодарен за снисхождение, искренне веря, что это было твоим собственным свободным решением.

– Нет, – повторил он. – Я не собирался дезертировать, и ты это знаешь. Моя вина лишь в непослушании, ну, и в глупости, конечно, но только в этом. Считаешь, что я заслужил виселицу, – веди к Первому. Считаешь, что довольно плетей, – воля твоя. Но не делай вид, будто выбор за мной. Потому что он есть у тебя – но не у меня.

– Ишь ты, просек, – ухмыльнулся Альмод. – И что, рискнешь? А вдруг я все же отведу тебя к Первому? Или жить надоело?

Эрик поежился, обхватив плечи:

– Я очень хочу жить. Но вы все так настойчиво повторяли, будто я уже мертв, что я почти поверил. Это лучше, чем оказаться сожранным заживо.

– Как знать? Сравнить-то никому не довелось. – Альмод отлепился от стены, подошел к столбу с кандалами. Потянувшись, провел пальцами по металлу – тусклому, покрытому патиной: этими оковами явно пользовались редко. Резко развернулся. – Мне лень посылать за плетью и ею размахивать. Неделю на хлебе и воде. Хлеба – сколько сможешь съесть. Вон.

– И… все? – растерялся Эрик.

– Думаю, ты натерпелся достаточно страха, чтобы запомнить.

Эрик стиснул зубы. Лучше бы выпорол, в самом деле: все же не так унизительно, как понять, что он с самого начала купился на фарс. Альмод и не собирался его вешать. Просто решил напугать до полусмерти, чтобы потом смилостивиться, – и будь благодарен, щенок, за науку. Знал ли Ульвар или беспокоился от души? А Ингрид?

Альмод, впрочем, благодарности не ждал.

– Пойдем отсюда. У меня стремительно портится настроение.

На лестнице за дверью обнаружилась Ингрид – сидела на ступеньках, подперев локтями подбородок. Взглянула тревожно, заметно расслабилась. Альмод рассмеялся:

– Не съел, как видишь. Так, покусал слегка. Забирай своего любимчика.

Ингрид зарделась, Эрик тоже, сам не зная почему, залился краской. Положение спас прозвеневший гонг. Альмод помчался вверх, перепрыгивая через ступеньки. Ингрид поднялась.

– Пойдем?

– Погоди… – Эрик помялся. – Спасибо, что пыталась меня выгородить. Но не стоило рисковать.

– Позволь мне самой об этом судить. В конце концов, я не девочка, только-только получившая перстень и пока не слишком понимающая последствия своих поступков.

Голос прозвучал мягко, очень мягко, и улыбка была теплой, но…

– Прости, не хотел обидеть. Беспокоился, зря, наверное. Мальчику, только-только получившему перстень, не стоит волноваться о взрослой мудрой женщине, которая сама может все решить.

Наверное, все-таки знала. Как тогда, в Солнечном, – ведь будь тогда все на самом деле, Ингрид бы от души врезала за тот удар под дых. Можно, конечно, подумать, что не захотела прилюдно ронять репутацию ордена, но зачем себе льстить? Странно, но оскорбленным Эрик себя не почувствовал. Разве что разочарованным. Значит, показалось и всерьез его не воспринимали. Оно и к лучшему, объясняться не пришлось, было бы очень неловко. А то, что в последнем сне у Мары были рыжие волосы, так на то он и сон, там и не такое бывает.

Творец наделил его смазливым лицом и неплохим сложением, так что девчонки обращали внимание часто, и Эрик привык к этому: к лукавым переглядываниям, шуточкам на грани приличий, «дружеским» объятиям, и не только. Одаренные девчонки всегда были не прочь, тем более что подобные забавы между своими ничем не грозили. Все это было игрой, ненавязчивой и легкой, которая никого ни к чему не обязывала, даже доходя до постели – точнее, сеновала, или укромного уголка в густом парке, или… Не важно. Вот и сейчас – поиграли, и будет. К тому же Мару он пока не забыл и не хотел забывать.