молча испепеляют друг друга взглядами, а затем Вадим опускает глаза. На его лице отражается что-то очень близкое к ненависти. Удивленно открываю рот. Чувствую, как неосознанно отпускаю свои блоки, и тут же одергиваю себя. Не стану его читать. Не хочу вредить себе из простого любопытства. Но, черт возьми, ненависть?..

Вадим сжимает кулаки, сам себе кивает и переводит взгляд на меня.

— Завтра ты будешь мне нужна. — Произносит сквозь зубы. В голосе слышатся стальные нотки. Вот этот человек мне уже хорошо знаком. Он снова возвращается к своему обычному приказному тону и величественному виду. Бросает последний взгляд из-под нахмуренных бровей и выходит. Громко хлопнувшая дверь заставляет меня чуть ли не подпрыгнуть.

Тимур негромко прокашливается.

— Я, пожалуй… тоже пойду. Лекарства твои… я забыл их на работе. Это те препараты, что выписал Роберт Генрихович. — Запинаясь, проговаривает Тимур. Я смотрю на него с недоумением, никогда не видела его таким растерянным и, кажется, смущенным. — Заедешь завтра?

Киваю, Тимур поспешно одевается и, забыв попрощаться, выходит из моей квартиры.

А я только стою и тупо смотрю на закрывшуюся дверь.

Глава 30

Вадим не сказал зачем я ему нужна, не сказал во сколько мне следует прийти, и не ответил на мой звонок. Поэтому я приезжаю в ГСУ к началу рабочего дня. Походив по коридорам и безрезультатно поспрашивав работников о местонахождении Вадима, набрав его еще трижды, через час сдаюсь, и уже собираюсь поехать домой, когда в коридоре появляется Вадим.

Его взгляд касается меня и он, резко притормозив, останавливается в паре метров. На его лице застывает странное выражение. Заминка длится всего несколько секунд, Вадим берет себя в руки и идет к кабинету. Он проходит мимо меня, и я отчетливо слышу легких запах перегара.

Изумленно вскидываю брови, и в этом обалдевшем состоянии вхожу в кабинет. Слышу, как Вадим говорит по селектору, но не слышу, что именно.

Сегодня Вадим выглядит еще хуже, чем две недели назад: припухшие веки, воспаленные глаза, и темные круги вокруг них. Помятая рубашка, с закатанными до локтей рукавами. Никогда не видела его на работе в таком неряшливом виде. Виной тому усталость или похмелье, мне не известно, но его вид вызывает у меня странные опасения, как это бывает, перед чем-то неизвестным, и я не решаюсь спросить. Молча стою посреди кабинета, ожидая его распоряжений. Через пару минут в кабинет входит молодой мужчина, здоровается со мной, жмет руку Вадиму и становится рядом.

— Это Глеб. Он из отдела по борьбе с терроризмом. — Тихо и как-то заторможено представляет мне мужчину Вадим.

Я киваю мужчине и снова перевожу взгляд на Вадима, не совсем пока понимая, что к чему, но Вадим почему-то не торопиться раздавать приказы и прояснять задачи. Он тянет, будто сомневается, на меня он не смотрит, избегает встречаться со мной глазами, сверлит взглядом поверхность стола.

— Я не хотел просить тебя… — Начинает Вадим, отчего-то запинаясь. — Но это дело… Оно просто… Пострадали дети. — Вадим трет переносицу пальцами, оттягивает воротничок рубашки, будто он ему мешает дышать, и наконец поднимает голову.

Он бросает на меня взгляд, и я едва не отшатываюсь от того, что вижу. В его глазах просто астрономическое количество вины.

Клянусь, если бы чувство вины приняло человеческий облик, оно бы выглядело, как Вадим.

Сглатываю, выдыхаю, нервно облизываю пересохшие губы. То ли потому что говорит он так тихо, то ли от растерянности от того, что вижу Вадима настолько открытым эмоционально, я не сразу понимаю, что к чему. Не понимаю смысла сказанного, не понимаю, почему он чувствует себя виноватым. Я просто смотрю, смотрю и смотрю. Впитываю его выражение лица. Такое… простое. Человеческое. С настоящими живыми эмоциями. И в моей голове будто все зависает, как в сломанном компьютере.

— Гм, Агата. — Вдруг вырывает меня из оцепенения голос мужчины, представленного накануне. — Пройдемте в мой кабинет, я все вам расскажу.

Я вздрагиваю. Смотрю на мужчину. Снова возвращаю взгляд к Вадиму. До меня доходит невозможно медленно, но все-таки доходит. Судорожно втягиваю ртом воздух. Мое сердце тяжелеет, точно перегоняет в себе не кровь, а свинец.

Я не стану привлекать тебя к другим делам.

Память бьет наотмашь хлесткой пощечиной.

Почему я ему поверила? С чего я взяла, что Вадим не врет?

Почему я снова и снова наступаю на те же грабли?

Все это уже было.

Когда-то давно я уже рассчитывала, что мои испытания завершатся с окончанием одного громкого дела. И ошиблась.

Когда-то давно я уже приписывала этому человеку добрые качества, которыми он никогда не обладал.

Все это уже было. Но я не сделала выводов.

Смотрю на Вадима и внезапно чувствую вселенскую усталость. Разочарование — одно из самых неприятных чувств. Оно перекрашивает мир в отвратительный серый цвет и наполняет сердце пустотой. Оно отбирает силы и собирается комом в горле.

Кто-то очень измотанный выбрасывает белый флаг в моей голове. Я так устала.

Я сдаюсь. Я хочу исчезнуть из этого места и никогда больше не видеть Вадима, но о моих желаниях никто не спрашивает. Я — всего лишь инструмент.

Медленно киваю и выхожу из кабинета вслед за Глебом.

Перехожу на третий этаж, вхожу в чужой кабинет. Глеб что-то говорит, о чем-то рассказывает, выкладывает передо мной бумаги, фотографии. Он что-то говорит, но я никак не могу уловить смысл. Глеб рассказывает мне о деле довольно эмоционально, возмущенно размахивает руками, а я только смотрю, хлопаю глазами и витаю где-то глубоко в своих мыслях. Только одна фраза, брошенная негромко, но с возмущением, выводит меня из прострации.

…— Он убил троих детей и учителя, чтобы показать серьезность своих намерений.

Встрепенувшись, резко сажусь прямо.

— Прошу прощения, Глеб. Я не слышала ни слова из того, что вы говорили. — Признаюсь с извиняющимся видом. — Прошу, еще раз и по факту.

Глеб бросает на меня удивленно-настороженный взгляд, но повторяет историю сначала.

Три дня назад автобус с учащимися шестого класса местной школы, направляющийся в зоологический центр на выездное занятие, был захвачен вооруженным мужчиной. Требования преступника оказались беспрецедентными. Он не требовал денег, вертолет, освобождения заключенных или любых других вещей, которых обычно требуют террористы. У него было одно единственное требование — он хотел обменять жизнь шестнадцати подростков на жизнь одного человека.

На жизнь президента.

Когда на место преступления выехала оперативная группа, террорист убил учителя. Когда начальник службы безопасности попытался вступить с ним в переговоры, террорист убил одного ребенка. Когда началась операция по освобождению заложников, он убил еще