Проводив Павла, я уселся мастерить удочку. Само удилище ещё неделю назад вырезал из орехового прута, очистил от коры, выпрямил и зафиксировал гвоздями к стене сарая. За неделю хлыст подсох и стал совершенно прямым.

К тонкому концу прута я привязал кусок лески. Сама снасть была простейшей конструкции — крючок, грузило-дробинка и поплавок из гусиного пера с кружочком пробки.

Земляные черви нашлись под толстым, наполовину вросшим в землю бревном, которое лежало возле сарая. Я перевернул его и собрал в жестяную банку из-под консервов десяток бледно-розовых червей.

Прихватил с собой ведро для добычи и отправился на мостки возле бани.

Лёгкий взмах удочкой. Грузило и крючок с тихим всплеском ушли в воду. Поплавок закачался на поверхности. Выпрямился, и почти сразу дрогнул, резкими толчками уходя вглубь и в сторону.

Коротким движением кисти я подсёк клевавшую рыбу. Ореховый прут согнулся, кончик его дрожал. Рыба стремительными зигзагами бросалась то вправо, то влево.

Я подтянул её к мосткам и вытащил из воды. Это оказался окунёк, весом около двухсот граммов. Ярко-зелёный, с тёмными полосками и светлым брюхом, он топорщил колючие плавники и широко разевал рот с застрявшим в нём крючком.

Осторожно, чтобы не уколоться, я снял окуня с крючка и бросил его в ведро, наполовину наполненное водой. Есть начало!

Через полчаса в ведёрке плескались восемь окуней и одна плотвичка. Этого вполне хватало на ужин.

Я вытащил снасть из воды и тщательно очистил крючок от остатков наживки. Натянул леску, а крючок вколол в рукоятку удилища.

— Милай!

Голос так неожиданно раздался за спиной, что я чуть не подпрыгнул.

Оглянулся — у самых мостков стояла соседка. Та самая старушка, которой я доставал закатившееся в угол курятника яйцо.

Морщинистое лицо глядело на меня из-под плотно повязанного ситцевого платка. Рядом с соседкой стояла непременная табуретка с металлическими ножками и фанерным сиденьем.

И как только она умудрилась так тихо подойти? Правильно говорят — за рыбалкой ничего не замечаешь.

— Что случилось, баба Таня?

— Рыбалишь? — спросила она. — Ну, рыбаль, я подожду.

— Да я уже всё, — ответил я, подхватывая ведро. — Наловил, сколько надо. Так что у вас случилось?

— Случилось-случилось, — закивала баба Таня. — И где я только недоглядела? Ведь и не выпускала, вроде. Один раз только вырвалась, так почти сразу обратно прибежала. И вот — поди ж ты!

— Что там у вас? — улыбаясь, уточнил я. — Курица убежала, что ли?

Мы потихоньку пошли к дому старушки. Ведро с рыбой и удочку я оставил возле мостков. Здесь, в деревне, никуда они не денутся.

— Вота, погляди-ка! — сказала старушка, проводя меня вокруг дома во двор. — И как только она умудрилась-то?

Я отодвинул ветку яблони, которая дотянулась до самой стены дома.

Ничего необычного. Заросший травой двор, обнесённый посеревшим штакетником. Возле забора — клумба с малиновыми соцветиями «кошачьей лапки». По другую сторону забора — густые заросли отцветшей сирени.

— Гляди! Ишь — кормит! — проворчала баба Таня.

В углу двора стояла собачья будка. Перед ней — полукруг вытоптанной земли с бесчисленными отпечатками собачьих следов. Две алюминиевые миски — одна с водой, другая — с остатками каши.

Из будки на нас с подозрением смотрела Найда — бело-рыжая дворняжка.

— Иди-иди, глянь!

Баба Таня поманила меня к будке. Найда беспокойно завозилась, заскулила.

Я осторожно заглянул в будку. Возле набухших розовых сосков Найды копошились шестеро слепых щенков.

— Ну-ну, — сказал я.

Это прозвучало глупо. Но что ещё тут скажешь?

А ещё — я почувствовал, о чём меня сейчас попросят.

— Дел бы ты их куда-нибудь, а? — попросила баба Таня. — Не прокормлю я столько на свою пенсию.

Она не говорила, куда я должен был деть щенков. А я не спрашивал. И так всё было понятно.

— А я тебе яичков дам! — просительно сказала баба Таня.

Я неуверенно кашлянул.

— Баб Таня! Вы это... покормите их пока. Я вам крупы принесу, и мяса. А сам что-нибудь придумаю.

— Да что тут придумаш?

Старушка безнадёжно махнула рукой.

— Лучше уж щас, пока маленьки.

— Не надо, баба Таня, — твёрдо сказал я. — Я обязательно придумаю, кому их отдать.

Окуни шипели на сковороде, покрываясь вкусной и хрустящей румяной корочкой. Я не стал счищать с них плотную чешую. Просто надрезал рыбёшек вдоль хребта и снял вместе со шкуркой. Белое мясо обвалял в муке, смешанной с солью, и бросил на сковороду, в раскалённое подсолнечное масло.

По кухне шёл густой запах жареной рыбы. Я открыл форточку. За окном сгущались сумерки. Квадраты света из окна косо падали на траву у стены дома.

Когда рыба поджарилась с одной стороны, я перевернул её деревянной лопаткой, помогая себе ножом. Ещё три-четыре минуты — и можно ужинать!

За спиной тихо скрипнула дверь.

Я обернулся.

В кухне стояла Лида. В том же самом синем платье в белый горошек, что и вчера. На плечи накинут белый вязаный платок. Его углы Лида неуверенно мяла рукой.

— Здравствуй, Андрей! А я вот... решила зайти.

Глава 20

Я проснулся от ощущения пустоты рядом. Открыл глаза — Лида стояла посреди комнаты, белея в темноте обнажённым телом.

Я пошевелился, и кровать скрипнула. Лида бросила на меня быстрый взгляд.

— Куда ты? — хриплым со сна голосом спросил я.

— Побегу, пока не рассвело, — ответила Лида.

Наклонилась, коснувшись тёплыми сосками моей груди, и быстро чмокнула меня в губы.

— Не нужно, чтобы кто-то про нас знал, Андрюша.

— Почему?

— Ты уедешь, а я останусь, — ответила она, натягивая бельё. — А я ведь и так уже один раз брошенка. Да ещё с ребёнком. Осудить, может, и не осудят. А судачить будут. Зачем мне это?

— У тебя есть ребёнок?

— Сын, три года.

— А с кем он сейчас?

— С моей мамой. Помоги застегнуть.

Лида повернулась спиной и присела на край кровати.

Я послушно застегнул крючки бюстгальтера. Одной рукой обхватил Лиду за мягкий живот, другой провёл по холодному плечу. Погладил спутавшиеся волосы.

— Не надо, Андрюша! — тихо сказала она. — Пора мне. Я ещё приду, хочешь?

— Хочу, — ответил я, целуя её гладкую кожу.

Лида мягко освободилась. Встала и через голову натянула платье.

— У тебя