Но бывают минуты, часы, целые игры, когда до малейшей зазубринки знакомая команда, вместе с которой падал и поднимался, заблуждался и прозревал, которую знал, казалось, до донышка, предстает перед тобой в сиянии и блеске, командой твоей мечты, пусть на семьдесят две минуты, но в яви, а не во сне, хоть в третьем часу ночи добропорядочным гражданам полагается смотреть сны…

Счастлив тренер, который видел однажды команду своей мечты, подготовил ее, и не подозревая до конца, на что она способна, воспламененная собственным вдохновением и трибунами…

Семьдесят две минуты длился матч, решивший судьбу чемпионского звания. Такого скоротечного финала не было еще на чемпионатах мира. Я затрудняюсь описать, как играли наши волейболисты, хотя был там, и все три партии до сих пор стоят у меня перед глазами.

Сказать — у нас получалось все, значит ничего не сказать. Один человек, когда он виртуозно владеет своим телом, — мим, акробат, жонглер, гимнаст — поражает воображение. А тут шестеро творят с мячом, взаимодействуя друг с другом, с противником, со зрителями, нечто абсолютно согласованное, ритмически завораживающее, подчиняющее душу, сердце: танец — не танец, музыку — не музыку, игру — не игру…

Пожалуй, все же игру, ибо игра — это и танец, и музыка, и тайна. Всегда недосказанность.

Надо быть просто железным, даже железобетонным, чтобы тебя не пробила, не достала, как говорит нынешняя молодежь, такая игра. Меня, тренера, каюсь, пробила, достала. Я любовался ребятами все семьдесят две минуты и, как мне сказали потом, аплодировал вместе со всем «Луна-парком». Да-да, они склонили-таки на свою сторону и трибуны! Их тороидная часть стушевалась, быстро уразумев, что варианта Рио-де-Жанейро здесь не предвидится, а инчадная публика, грозившая накануне буквально разорвать советскую сборную, с той же пылкостью принялась нас поддерживать.

Бразильский тренер, пытаясь спасти положение, делал лихорадочные замены, брал перерывы. Во время первого из них наши игроки, как водится, подошли ко мне за советами. Я сказал им: «Тренер нужен бразильцам, а не вам. У вас все получается! Дайте мне отдохнуть хоть раз в жизни…»

Вот так завершился чемпионат мира, перед которым у меня было как никогда тревожно на душе. Все, конечно, хорошо, что хорошо кончается, но и благополучные исходы нуждаются в неспешном анализе. И сейчас, выиграв вторично с этой командой звание мировых чемпионов, не могу сказать, что все у нас ладно.

Несколько лет назад в сборной было одиннадцать равноценных игроков. Это давало свободу маневра, позволяло равномерно распределять нагрузки, обостряло конкуренцию за место в стартовом составе. В Аргентине, несмотря на все предварительные эксперименты, выбор тренера был, по существу, ограничен восемью спортсменами. Но из них так и не достигли прежних высоких кондиций Дорохов и Селиванов. Значит, осталось шестеро. Причем, если уж быть откровенным до конца, в каждом матче (финал — исключение) у кого-то из этой проверенной шестерки были сбои, кто-то выпадал из ансамбля. Так что при свете дня выясняется, что мои опасения были небеспочвенными…

И все-таки мы победили. Победили по всем статьям! Специалисты признали нашу победу на десятом первенстве мира безоговорочной. Как же вяжется одно с другим — небеспочвенные опасения тренера и безоговорочная победа тренируемой им команды?

В общем-то вяжется. Во всяком случае, одно другому не противоречит. Тренер даже в минуту ликования — ну, понятно, не в самую минуту восторга, а чуть позже, на остывшую уже голову, — обязан думать о завтрашнем дне, должен жить будущим. Тренер, опьяненный победой своей команды, витающий в облаках радости, быстро опускается на землю и обнаруживает себя у разбитого корыта, еще вчера — не корыта, а клипера, мчащегося под всеми парусами.

Тренер обязан опережать игроков в осознании перспектив игры, команды, в понимании встающих проблем: это его профессиональный долг. Тренер должен жить с «заглядом» вперед и предвидеть возникновение тайфуна задолго до того, как он наберет головоломную скорость.

Несмотря на все свои тревоги, я верил, что потенциал нашей сборной еще не исчерпан и она способна победить в Аргентине. Но о такой безоговорочной победе, признаться, не помышлял…»

В этих двух цитатах виден весь Платонов, специалист и человек с большой буквы…

Непогода в Пулково–2 не выпускала нас с Ниной из Праги. Мы изнывали от жары, солнце хоть и поздней осени, пекло так, что хотелось раздеться насколько позволял этикет. Но он много не позволял, поэтому и обливались потом. Сначала рейс отложили на один час, потом на два, затем вылет перенесли на шесть часов. Нет ничего хуже, чем слоняться по чужому аэропорту, хотя коротать время и в родном нелегко. Все они одинаковы, когда приходится ждать. Кажется, изучили все, рассмотрели все, купили что надо и не надо в магазинах «дюти фри», отсидели задние места, спину уже не разогнуть. В голове один вопрос: «Ну когда же? И что же это такое? Что мешает посадке в Питере, непогода»? Дождь для Питера — дело привычное. По мобильному телефону родные, ожидающие нас, говорят, что у нас там сильный ветер со снегом. Но неужели современному самолету это стало преградой? Покоя не дают мысли и огромное желание быть дома, увидеть свою комнату, принять ванну, сесть на диване и включить телевизор.

Ну слава богу, вот наконец нас пропускают в «отстойник», но там держат больше часа. Даже в Праге, в международном аэропорту в отстойнике на всех не хватает кресел, это даже не кресла, а просто лавки и один туалет на всех пассажиров, изнывающих от жары. Про условия для маленьких детей, пожилых людей, инвалидов, вообще говорить не приходится. Все устали до безумия.

Но вот пошли в рукав, даже не верится, однако сели в самолет, и он разбежался по полосе и взлетел. В полете все успокоились, кто-то вздремнул, кто-то читал газеты. Мы были не одиноки, из-за мерзкой погоды задержали десятки рейсов из других стран, и все они приземлялись на питерской земле с пятиминутными интервалами. Когда после всех передряг вошли в зал паспортного контроля, то «яблоку негде было упасть» от скопления людей.

Однако в подарок за все невзгоды судьба нам с Ниной подарила встречу с Платоновыми, которые прилетели из Берлина. После первых радостных возгласов и расспросов, откуда прилетели, что видели, Валентина Ивановна шепнула мне:

— Поздравь Славу, он лучший тренер двадцатого века. Вчера в берлинском «Гранд Гала» состоялась церемония награждения.

Как ни тихо она говорила, Вячеслав Алексеевич