- Ивонна после обеда поработала немного на мельнице - нужно было намолоть ржи, а Жиля и Лорана отправила к бабке, своей матери, она живет у дороги на Вуарт.

Вошел Пьер. Они с Гийомом были так похожи, что у Аделы защемило сердце. Та же стать, те же черные волосы, смуглая кожа, светлые, серые с золотинкой глаза.

- Добрый вечер, мадам, - поклонился мужчина. - Пап, отвезу-ка я хлебы в бакалейную лавку. Тебе купить табака?

- Нет, мой мальчик, все, что нужно, у меня есть. Возвращайся скорее к жене!

Старший из братьев Дюкен сложил «венки» в джутовый полотняный мешок, надел накидку с капюшоном и откланялся.

- Я тоже не задержусь, - с сожалением проговорила Адела. - Антуан, вы и правда верите, что Элизабет еще можно разыскать? Я цепляюсь за эту надежду, за эту возможность, но в иные дни думаю, что лучше перестать надеяться и оплакать ее, потому что она могла ведь умереть, не так ли?

Она заплакала.

Мельник встал с кресла и подошел к скамье, на которой сидела гостья.

- Моя милая мадам, не терзайтесь так! Когда мне особенно плохо, больно, я говорю себе, что все предначертано на небесах. У меня сердце разрывалось, когда я прощался с Гийомом и Катрин, с внучкой, но это был их выбор, их прекрасная мечта, и я это принял. Я тоже их оплакиваю, все эти годы. Если Элизабет осталась жива, если однажды мы узнаем это наверняка, я довольствуюсь этим подарком Небес и буду счастлив!

Адела подняла голову и жалко улыбнулась Антуану, семидесятитрехлетнему старику с белоснежными кудрями и благостным лицом, чья доброта заставляла ее желать быть такой же доброй.

- Поезжайте домой, - ласково попросил он, - или я буду очень беспокоиться, как вы доедете в такую темень.

- Вы правы. Поеду навстречу грому и молнии, которые уготовил мне супруг, - как и каждый раз, когда он подозревает, что я побывала у вас. До свидания, друг мой!

Через пять минут, помахав на прощанье старику Антуану и его младшему, Жану, который до сих пор ходил в холостяках, Адела Ларош выехала на дорогу, ведущую к замку Гервиль. Ей не хотелось покидать мельницу - единственное место, где ее не мучили ни горькие сожаления, ни гнев.

Нью-Йорк, Дакота-билдинг, в тот же вечер

Мейбл Вулворт склонилась над Лисбет и с удовольствием поглаживала ее по шелковистым, блестящим темным волосам, спадавшим длинными естественными локонами, которые она находила очаровательными. Сидя перед туалетным столиком маркетри[32] с трюмо, девушка смотрела на собственное отражение и… не видела его. Сегодня вечером ей совершенно не хотелось рассматривать ни свой тонкий носик, ни красивые полные губы насыщенного розового оттенка, ни высокие скулы, ни ясные голубые, невероятно чарующие глаза.

- Сегодня ты должна быть неотразима, - шепнула ей на ушко Мейбл.

- Почему, ма? Что вы с па такое задумали?

- Ничего, дорогая! У тебя слишком буйное воображение. Питер Форд помог нам уладить очень важное дело. Он адвокат, настоящий знаток права. Эдвард очень гордится этим знакомством, так что ты должна быть на высоте.

- У меня такое впечатление, что я - экспонат на выставке!

Не говори глупости! Женщина всегда должна быть элегантной и соблазнительной.

- Ма, могла бы еще добавить - разумной! Красавица, если она неумна и необразованна, не может быть привлекательной.

- Ты в своем духе, Лисбет! И это притом, что тебе жаловаться не на что. Все перечисленное ты имеешь. Что ж, заканчивай свой туалет, а я вернусь в гостиную.

- Ма, подожди минутку! Я хочу тебя кое о чем спросить.

- Спрашивай!

- Скажи, а не случилось ли чего-то необычного в то, мое самое первое Рождество?

Озадаченная Мейбл присела на край кровати. Она не могла скрыть своего удивления.

- Странно, что ты спросила, Лисбет. Я сама об этом думала, когда проснулась утром. Почти десять лет назад, тоже зимой, я наряжала елку, а ты с восхищением разглядывала гирлянды и елочную мишуру. Но в тот же вечер у тебя начался сильный жар, как после несчастного случая, и я испугалась. Господи, ты тяжело заболела, и мы с Эдвардом уже думали, что теряем тебя!

- А что у меня была за болезнь?

- Доктор сказал, что менингит. Он полагал, что это смертельно опасно. Я не отходила от тебя, спала возле твоей кроватки неделю. И никогда в жизни так много не молилась. И ты поправилась! В то утро, когда ты пришла в себя, ты посмотрела на меня и…

Она умолкла, взволнованная, с полными слез глазами, а потом продолжила:

- Ты прижалась ко мне и сказала мне: «Мама», да, «мама» по-французски. Это был прекраснейший день в моей жизни. А потом мы были очень счастливы с Эдвардом, ведь у нас появилась наша чудесная, любимая дочурка!

- Ма, ты могла бы мне все это рассказать задолго до сегодняшнего вечера, - с упреком произнесла Элизабет, целуя Мейбл, которая встала, чтобы крепко-крепко ее обнять.

- Не хотелось волновать тебя без надобности. Доктор рекомендовал больше не говорить с тобой о прошлом.

- Но сегодня я снова о нем думаю, ма. Я даже спрашивала у Бонни… Мне вдруг захотелось вспомнить все, что осталось в памяти о детстве, о том, что со мной было до вас, до Нью-Йорка. Я подумала, что это важно.

Это признание несколько испортило настроение Мейбл. Она побледнела, прикусила нижнюю губу.

- Полагаю, это соблазн, перед которым никто не смог бы устоять. Эдвард часто говорит, что разум человека - поразительная машина, полная тайн. Мы обсудим это с твоим отцом. А, вспомнила: надень сапфировое колье, оно тебе очень идет!

- Хорошо, ма, надену. Я скоро!

Оставшись одна, девушка открыла шкатулку с драгоценностями. Перспектива бесконечного застолья в обществе абсолютно незнакомого человека подпортила прекрасные впечатления от их с Бонни утренней вылазки.

- Интересно, в каком важном деле этот адвокат помог родителям? - вполголоса спросила она себя.

Кончиками пальцев Элизабет приподняла сапфировое колье, подаренное ей в прошлом году. Когда она уже собиралась открыть серебряную застежку, она вдруг заметила оловянного солдатика - наполовину скрытого под черной бархаткой с подвеской-камеей.

При виде фигурки с полустертой раскраской у нее комок подкатил к горлу. Элизабет взяла ее в