Было очень холодно, мелкий дождик застилал пеленой пейзажи, уже раскрашенные в зимние цвета - с доминирующим серым оттенком камней, коричневым - голых деревьев и темно-серебристым - реки, вдоль которой тянулась дорога.

«Ну и пусть Гуго меня снова корит, что я уехала без предупреждения, - думала она. - Если бы я его слушала, бедный Антуан так и не узнал бы, при каких обстоятельствах умер его сын».

Она остановила коляску на просторном дворе мельницы. Лопастные колеса с рокотом перемешивали воду притока Шаранты со стремительным течением. Тотчас же на пороге одного из амбаров появился мужчина. Это был Жан Дюкен, брат Гийома. Он подбежал к коляске, чтобы помочь гостье сойти на землю.

- Я позабочусь о вашей лошади, мадам Адела, - с любезной улыбкой сказал он. - Отец отдыхает у очага, он вам обрадуется!

- Спасибо большое, Жан. Я надолго не задержусь, ночь в эту пору наступает рано.

- Если понадобится, я зажгу фонари на вашем экипаже.

Адела направилась к дому, обходя рассеянные по земле лужи. Уже зная о смерти Катрин, она много недель выжидала, прежде чем решиться поехать на мельницу Дюкенов, к отцу Гийома, но однажды утром втайне от всех отправилась туда.

Совершенно измотанная сожалениями и угрызениями совести, она захотела узнать ближе вторую семью своей умершей дочки и получить возможность побывать в доме в маленьком городке Монтиньяк, где жила Катрин.

Старый мельник встретил ее сердечно, с огромным сочувствием.

- Мы оба потеряли детей, мадам, - сказал он, пожимая ей руку и не задумываясь даже, насколько это приемлемо в данной ситуации. - Двойной траур - что может быть хуже? Но мы должны смириться, принять это как божественную волю и бережно хранить воспоминания о наших молодых и прекрасных сыне и дочери, которых мы так любили!

Братья погибшего зятя, младший Жан и старший Пьер, были так же любезны и великодушны. Адела, истосковавшаяся по доброте, уставшая выслушивать мстительные речи мужа, открыла для себя новую вселенную, сотканную из нежности и веры.

Таясь от Гуго, она завела доставляющую ей радость привычку ездить в Монтиньяк. И по мере этих посещений, все более частых, перед ней открывалась истинная сущность Катрин.

- Ваша дочь была красавица, - рассказывал Антуан, - но что еще важнее - у нее была прекрасная душа. Всегда открытая, всегда улыбается… Приглашала нас каждое воскресенье на обед, накрывала чудесный стол - вот такие простые были у нее радости.

- Кати часто приходила, чтобы помочь, когда мне нужно было перемолоть много зерна, - подхватывал Пьер, старший сын и супруг Ивонны, женщины мягкосердечной и очень сдержанной.

- Однажды я упал с вишни - полез набрать для нее самых спелых ягод. Катрин меня выхаживала, но до этого притащила в дом на своей спине! Она была славная, с сильным характером и редкой доброты.

Скорбь Аделы от этих рассказов оживала, но они же и становились тем чудотворным бальзамом, который лечит любые душевные раны.

«Я понимаю теперь, почему Катрин была счастлива с Дюкенами, - часто думала она на обратном пути. - Эти люди - сама сердечность и мудрость. Господи, прости! Какой же глупой и тщеславной я была!»

Когда владетельный супруг узнал, с подачи Мадлен, что она регулярно наведывается в Монтиньяк, он бушевал, кричал, обвинял ее в предательстве, беспринципности и предосудительном обмане.

- Ты якшаешься с крестьянами, Адела, с теми, кто украл у нас дочь!

Проклятье, что тебе там нужно?

Адела пропускала все это мимо ушей. Ничто не заставило бы ее отказаться от дружбы с мельником и его сыновьями…

Вот и сегодня она испытала тихую радость, снова оказавшись в главной комнате дома - просторной, с низким потолком, потемневшим от дыма, и монументальным камином, обложенным местным камнем. С балок свешивались косы чеснока и лука, от трех «венков»[31] с растрескавшейся корочкой, рядком уложенных на мучном ларе, поднимался вкусный запах свежего хлеба.

Антуан Дюкен курил трубку, сидя у камина в кресле из потемневшего дерева, с плетеным сиденьем.

- Мадам Адела! Какой приятный сюрприз! - воскликнул он. - Вы раньше так поздно не приезжали.

- Это было сильнее меня. Люблю холод и дождь с тех пор, как начала выезжать в одиночку на тильбюри, купленном на собственные деньги. Надеюсь, вы не заболели? Я встревожилась, когда Жан сказал, что вы отдыхаете.

- Не больше обычного, мадам. Ревматизм замучил - из-за дождливой погоды. Как только ударит морозец, мне полегчает.

- Я привезла меду и анисовых пастилок - вам, вашим детям и внукам, - отвечала Адела, улыбаясь. - Я оставила их в экипаже, в багажном отделении. Отдам Жану, когда буду уезжать. Антуан, друг мой, я кое-что узнала сегодня и хочу этим с вами поделиться!

Симпатичное лицо мельника моментально просветлело. Человек глубоко верующий, он надеялся, что его внучка Элизабет жива - точно так же, как и суровый и богатый Гуго Ларош.

- Увы, это не та прекрасная и важная новость, которую мы все ждем, но кое-что очень волнительное. Оказывается, мой супруг так и не отказался от поисков Элизабет. Он посредством телеграфа поддерживает связь с одним детективом из Нью-Йорка!

- С детективом? Надо же! За десять лет он, наверное, потратил на это не одну тысячу! - заметил старый Антуан.

Он глубоко задумался, качая головой… Его ярко-голубые глаза, которые, вне всяких сомнений, унаследовала Элизабет, смотрели в невидимую точку в пространстве.

- Наша маленькая красавица, - прошептал он. - Если бы оказалось, что Элизабет жива и здорова, это было бы чудом. Ба, да она нас, конечно, всех забыла, если, дай бог, добрые люди ее приютили!

- Ваша правда, - печально улыбнулась гостья.

- Когда вы мне про все рассказали, я долго еще не мог спать спокойно - все думал, как она там, одна в огромном чужом городе, без всякой помощи! Боже правый, какая же она была милашка! Едва научившись говорить, звала меня «деда Туан». Я неустанно молюсь о ее благополучии.

- Думаю, у вас девочке очень нравилось, а в замке она и двух слов не могла произнести, - призналась Адела. - Да услышит вас Бог, Антуан, и однажды исполнит то, о чем вы просите! В апреле Элизабет исполнилось бы шестнадцать, а моей Катрин сегодня, в семь часов вечера, - тридцать девять. В этот день я всегда зажигаю свечу