— У меня, знаешь ли, тоже есть такая надежда, — согласно кивнул я. — А у неё, кажется, есть некоторые шансы. По крайней мере, мне так кажется.

— В смысле? — прищурилась подруга.

— Стоян позвал десятников, — коротко ответил я.

— И что? — фыркнула Света. — Они и так чуть ли не каждый вечер здесь собираются. Отчитываются о сделанном, обсуждают планы на следующий день, хлещут мёд, как воду…

— Сегодня обсуждать, чую, будут иное, — протянул я.

— Ну да, твои почеркушки, — кивнула Света. — И что?

— Не мои почеркушки, а возможность первыми нанести визит находникам до того, как они начнут боевые действия, — произнёс я.

— Думаешь? — нахмурилась подруга.

— Ты же слышала его слова о возможности обхода по старице какого-то там ручья? — пожал я плечами. — К чему такие рассуждения, если нет намерения самим наведаться в лагерь самов да разбить их прежде, чем те возьмут в осаду какой-нибудь острог?

— Ой, — вырвалось у Светы. Она испуганно взглянула на меня.

— Что? — я рывком сел на кровати, но… дошло! Обняв подругу за плечи, я прижал её к себе. — Ты же не думаешь, что я пойду со стрельцами в атаку на лагерь самов?

— А ты не пойдёшь? — тихо спросила подруга.

— Солнце моё, зачем? — поглаживая её по голове, совсем как она сама недавно гладила уже пропавшего из виду Баюна, нежно проговорил я. — Это не наша война. Осада острога — тут да, ничего не поделаешь. Я бы и на стену встал, и бился бы с осаждающими, как все здешние жители. За тебя, понимаешь? Но выходить в поле, искать боя с рыскающими по лесам самами? Это не наша земля, не наша война… А уж сейчас, когда Баюн нас в любой момент от беды унести может, и подавно.

— Точно! Баюн! — от страха Светы не осталось и следа. Растаял, будто ночной ледок на луже под весенним солнышком. — Он же прямо сейчас может нас перенести подальше отсюда!

— Может, — мягко согласился я. — Но зачем прямо сейчас-то? Спокойно же всё в округе.

— Пока спокойно, — сделав акцент на первом слове, произнесла девушка, не сводя с меня серьёзного взгляда. — А что будет завтра? А послезавтра?

— Пф, — я выдохнул и, сделав паузу, предложил: — Давай поступим следующим образом. Если сегодня десятники на совете примут решение атаковать находников на стоянке, то сразу после их боя мы покинем острог. Вне зависимости от результатов. Если же, повторюсь, если же полусотник решит остаться в стенах острога или ограничится лишь вылазкой для демонстрации своих сил или проверки сил противника, то мы уйдём отсюда, если крепость не устоит в осаде.

— Ерофей, — во взгляде Светы добавилось укора.

— Ну, пойми же ты, — я поморщился. — Ты видела мальчишек, которых я тренирую? Как я смогу себя уважать, если брошу их без помощи в момент, когда она им больше всего нужна⁈ И, главное, будешь ли ты меня уважать после такого постыдного шага?

— Я бу… — подруга осеклась, отвела взгляд и, тихо, почти шёпотом проговорила: — мы в ответе за тех, кого приручили, да?

Я привлёк выпутавшуюся из моих объятий девушку к себе и, осторожно приподняв её подрагивающий подбородок, коснулся тёплых губ своими губами.

— Ты всё понимаешь, солнышко, — тихо прошептав ей на ухо эти слова, я покрепче обнял Свету и, укачивая её словно маленькую девочку, договорил: — Боишься, но понимаешь и поддерживаешь. Спасибо тебе.

Уснули мы в обнимку, так и не раздевшись. Света прижималась ко мне, обнимая, и ни в какую ни хотела отпускать хоть на миг, так что даже укрывать нас покрывалом мне пришлось, действуя единственной свободной рукой.

А утром нас ждали интереснейшие известия. Впрочем, таковыми они поначалу были лишь для меня. После вчерашнего разговора Света была печальна, задумчива и совершенно равнодушна к любым новостям. Но эту… эту ей пропустить мимо ушей не удалось, да и мечущаяся по трапезной Неонила не позволила бы. Ещё бы! Это ведь её муж ещё до рассвета втихую поднял четыре десятка стрельцов в ружьё и… увёл из острога, оставив на хозяйстве лишь Анфима Клеста с молодыми необстрелянными стрельцами, набранными в острожную команду уже после прошлогоднего поражения подкаменского воеводы.

Естественно, «младшему» десятнику такая несправедливость по душе не пришлась, и он рвал и метал, срываясь на подчинённых и мужиках, как продолжавших строительные работы по усилению крепости, так и вкалывавших на кузне Нискини. У строителей его завалило опилками, корзину с которыми он уронил на себя, нечаянно толкнув козлы, на которых та стояла. И как будто этого было мало, стоило ему сделать пару шагов прочь из облака древесной пыли, как на десятника опрокинулось одно из вёдер с водой, коромысло с которыми несла некая молодка из селянок. Естественно, потому что сам стрелец её и задел, расчихавшись от попавших в нос опилок. От фырканья и сдавленных смешков окружающих, изгвазданный в древесной пыли и мокрый с ног до головы Анфим сбежал… сменил кафтан, привёл себя в порядок, и злющий, как медведь-шатун в феврале, отправился инспектировать кузню, где тут же нарвался на работника, коловшего дрова и едва не прибившего гостя колуном, не заметив, как тот проскользнул за его спиной. Сорвался Анфим, обматерил ничего не понимающего селянина… Он и на кузнеца попытался было наорать, но получил такой отлуп от бывшего хвалынского десятника, что вылетел со двора как ошпаренный… И сразу попал в медвежьи объятия характерника, которому бабы уже успели доложить о «съехавшем с ума и рыкающем на всех, аки лев лютый» Анфиме.

Мирослав встряхнул Клеста за плечи, приобнял за них же, да и повёл в длинный дом, оборвав все попытки стрельца оправдаться кучей дел и сбежать одним-единственным вопросом: «Ты меня уважаешь?» А они ведь даже не выпили… пока. Вот же харизма у характерника!

По мере рассказа Неонилы об утренних злоключениях оставленного на острожном хозяйстве десятника, Света всё чаще и чаще улыбалась, а к концу истории, когда нервничающая и оттого чересчур говорливая супруга отправившегося на бой полусотника в красках описывала, как авторитетнейший в остроге человек, «первый после полусотника», гонял молодого десятника вокруг памятного