её подруги Иоланты!

Я буркнул:

— Не надо было хамить.

Он прорычал:

— Тебе? Тебе, ничтожество?.. Да я тебя…

— Ну-ну, — сказал я, — давай-давай. И ты соплями умоешься.

Он вперил в меня бешеный взгляд.

— Думаешь, и со мною пройдет, как с виконтом Красавцевым?.. Ты застал его врасплох!.. Меня не застанешь!.. Я, граф Клингхоффер, вызываю тебя на дуэль!.. Или на коленях попросишь у меня прощения за вчерашнее! И отделаешься всего парой пощечин!.. Ну и сапогом по харе. Зато будешь жить.

— Принимаю, — ответил я коротко, — выбор оружия за мной?

Он сказал обрадованно:

— За тобой!.. Молодец, даже калекой быть лучше, чем увильнуть от дуэли.

— Тебе виднее, — ответил я. — Эй, ребята, кто побудет секундантами? Мы тут быстренько, все свои, успеем до звонка.

Сразу несколько голосов вызвались быть секундантами графа, моим секундантом никто не хотел назваться, наконец подошёл тот курсант с породистым лицом, у которого даже мундир из самого дорогого в империи сукна, зачем это ему надо, тоже выпендреж для избранных?

— Я, — произнес он хорошо поставленным голосом, — я буду секундантом баронета Вадбольского.

Тут же несколько человек восхотели быть надзирателями поединка, один оттеснил других и обратился ко мне:

— Вас вызвали, выбор оружия за вами.

— Простая схватка, — ответил я, — на кулаках.

Граф вскрикнул возмущенно:

— Мы что, мужики? Это только они по пьянке кулаками!

Я обернулся к распорядителю.

— Запишите, граф Клингхоффер струсил и увиливает от поединка.

— Я не отказываюсь, — резко ответил граф. — Только на этот раз пощечинами не отделаешься.

— Ты тоже, — ответил я и добавил: — скотина тупая и вонючая.

Это его взъярило, как и требовалось, самообладание хоть и не потерял, но попёр слишком уж нахраписто. Я начал отступать, присмотрелся, слишком прост, хоть и граф, но дерется как деревенский ванька, отстранился от прямого удара в голову, быстро ударил в живот, граф охнул, рот начал раскрываться, я быстро-быстро провел серию ударов в лицо, стараясь поставить кровоподтеки позаметнее под обоими глазами, а когда он начал падать, успел мощным апперкотом приподнять его над брусчаткой.

Грохнулся он в полной тишине спиной на брусчатку.

От учебного здания заливисто прозвенел колокольчик. Я кивнул болевшим за него:

— Он ваш. А я на занятия.

И ушел быстрыми шагами. Что за жизнь, если каждый день будет драка? Пока что мне везет, но везение вечным быть не может по определению.

После занятий, когда мы ринулась в столовую, а потом расползались оттуда как сытые черепахи, из одной группки вычленился тот самый курсант с породистым лицом, который был секундантом.

— Вадбольский, — обратился он ко мне хорошо поставленным голосом, этому тоже учат в лучших домах, — а ты становишься заметным. Здесь все в ярких мундирах, но вообще-то серые.

Смотрит оценивающе, в лице никакой брутальности, да и не нужно такому, чувствуется очень высокое положение, на такого не попрут.

Я ответил недружелюбно:

— Спасибо за секундантство, но с кем имею честь?

Он улыбнулся, в красивом и несколько театральном жесте развел руками и чуть поклонился.

— Прошу прощения, — голос его звучал мягко и обманчиво приветливо, — Горчаков. Александр Михайлович Горчаков. Извини, я думал, меня все знают.

Я нахмурился.

— Княжич Горчаков? Твой отец светлейший князь Горчаков? А почему не в Царскосельском Лицее?

Он посмотрел с интересом.

— Откуда знаешь, что туда пытались впихнуть?

— А ты оказался невпихуемым? — уточнил я. — Там же Пушкин и всё такое…. Как устоял?

Он скромно, но горделиво усмехнулся.

— Кто такой Пушкин, а кто мы? Да, родня старалась мощно. Убеждали, там сделать карьеру быстрее. И в Пажеский корпус пихали. Но я устоял.

— Здорово, — сказал я. — Значит, выступил против воли родителей?

Он сказал со смешком:

— Не совсем. Просто настоял. С убедительными доводами. Мне кажется, здесь перспективнее. А как думаешь ты?

Он даже прищурился, с таким вниманием всматривался в мое лицо. Возле нас то и дело останавливались вроде бы проходящие мимо курсанты, но приличия есть приличия, тут же уходили, хотя позарез хочется, как я заметил, послушать, о чём говорит сынок столь высокопоставленных родителей с сибирским лапотником.

Я спросил в упор:

— А тебе зачем мое мнение?

— Ты не такой, — сказал он с самым бесхитростным видом, — как все. Потому просто интересно.

Я насторожился, уточнил:

— В чём? Ты энтомолог?

Он повел плечами, посмотрел в сторону, потом поднял взгляд на меня.

— Не знаю, кем ты меня обозвал, потому пока сделаю вид, что не услышал. Ты в самом деле белая ворона. Но почему-то не пытаешься обвешаться чужими перьями, как сделал бы любой на твоем месте.

Я усмехнулся.

— Считай, я дурак. Даже этого не сообразил.

Он покачал головой, не сводя с меня пристального взгляда, а голос стал серьёзнее.

— Дурак не выучит латынь и греческий, да ещё и зачем-то англицкий. А ещё Святое Писание знаешь лучше попа… Или духовную семинарию кончил? Это у них латынь и греческий…

— Ну-ну, — поощрил я.

Он вздохнул, покачал головой.

— Но у тебя спина прямая, как у кавалергарда, взгляд не гнется, а ещё ты сдал ступительный экзамен по фехтованию…

— Не сдал, — сказал я.

— Что?

— Не сдал, — повторил я, и пояснил. — Морозов сказал, через две недели пересдача. Неделя уже прошла.

Прямой, как стела на площади Султанахмет в Стамбуле, он выпрямился ещё больше, глаза округлились.

— Пересдача? Никогда такого не было. Что ты сказал Морозову или чем подкупил?

— Своей деревенскостью, — ответил я угрюмо. — В Академию принят условно, а если не пересдам фехтование, то как бы и не учился эту неделю.

Он покачал головой.

— Ух ты… И чего молчал? Давай подтяну?

Я нахмурился.

— А тебе это зачем?

Он взглянул на меня с ироническим прищуром, я снова ощутил как высоко он вознесен на великосветской лестнице над курсантами.

— Ты даешь, — ответил он со снисхождением в голосе. — Только-только кем-то заинтересовался в этой серой толпе, и тут же облом. Ты мне интересен, чудило! Просто не хочу, чтобы ты вылетел. Ты деревенщик вроде бы наблюдательный, мог бы и заметить, я пока ни с кем не сошелся.

Я кивнул, верно, все прямо с первого дня начали скучковываться, обычно во главе с самыми родовитыми аристократами, а этот пока ни с кем не сближается, хотя его род из наиболее знатных и влиятельных, как я понял по услышанным репликам.

— Ладно, — сказал я с сомнением, — попробуем. Но в слуги к вашему роду не пойду, предупреждаю.

Он рассмеялся как бы весело и открыто, но я чувствовал, что даже мимику контролирует, чувствуется выучка отпрыска влиятельного рода.

— Слуг хватает, — ответил он мирно, — друзей мало. А отцовские не нужны, своих заводить надо. Давай сегодня