Что конкретно ответил Александр на это послание – не известно.

Однако можно с уверенностью сказать, что это не был решительный отказ. Поскольку за первым посланием последовало второе. В нем Иннокентий IV именует Александра уже «сиятельным королем Новгорода». Общий тон послания отличается от первого. Он уже не вкрадчиво-осторожный, а уверенно-ободренный. В нем папа излагает свой взгляд на самого Александра. По его мнению, «король» «прозорливо обрел путь», который позволит ему «весьма легко и быстро достичь врат райских». Папа выражает глубокое удовлетворение тем, что Александр предложил воздвигнуть в Пскове кафедральный собор для латинян. Иннокентий IV пишет: «Мы, нежно заключая тебя как избранного сына Церкви в объятия наши, испытываем чувство умиления, равное тому чувству сладости Церкви, что ощутил ты, обретающийся в столь отдаленных краях, там, где множество людей смогут по примеру твоему достичь того же единения»[197].

Казалось бы, после столь трогательных строк между переговаривающимися сторонами должно наступить полное взаимопонимание и согласие. Может создаться впечатление, что Александр заключил едва ли не союз с католиками, и тогда, конечно, житийный образ новгородского князя не имеет ничего общего с реальностью.

Но такой вывод был бы слишком поспешным. Для анализа этого противоречия нужно, во-первых, принять во внимание некоторую дезориентацию папы относительно реальных успехов католической проповеди на Руси, очевидную из первого послания. Отчасти из-за стремления агентов выглядеть лучше в глазах священноначалия, отчасти из-за дипломатичного стремления самого папы представить отношения лучше, чем они есть на самом деле, тон посланий в своей оптимистичности вряд ли соответствовал реальному положению вещей.

Во-вторых, необходимо принять во внимание время, когда были написаны эти послания – 1248 г. В эту пору Александр находился в Орде и был занят урегулированием других, гораздо более насущных и опасных проблем. Отвергать «мирные инициативы» папского престола, да еще сдобренные намеком на возможную военную помощь, в таком положении не имело смысла.

В-третьих, и это, пожалуй, самое важное, ожидаемого продолжения начавшееся, казалось, успешно общение не имело. В отличие от Даниила Романовича Галицкого, дошедшего в своих отношениях с курией до венчания князя папскими легатами королевской короной, Александр Ярославич на последнее послание папы не ответил. Оптимизм понтифика оказался преждевременным. Отношения были полностью заморожены и более не возобновлялись. Пришлось папским агентам искать другого претендента на роль католического короля Руси. И он был найден. Летописная статья[198] о принятии королевского титула Даниилом Галицким в 1255 г. предельно ясна: папа присылает Даниилу «послы честны, носяще венець, и скыпетрь и короуноу еже наречетесь королевский санъ». Сначала князь отказался от ничего не значащей для него чести, но потом, получив заверения в помощи против татар, которая пойдет «в приложение» к короне, «Данило же прия от Бога венец в городе Дорогычине». Помощи, однако, не последовало. И когда это стало понятно, Даниил перестает пользоваться королевским титулом и продолжает именоваться в летописном тексте князем. По всей видимости, пустота обещаний папы стала понятна Александру на более раннем этапе. Это уберегло его от напрасных надежд и попыток получить военную помощь в обмен на религиозную независимость.

Описанные события разворачиваются на фоне Батыева нашествия, которое обрушилось на Русь. Под 1238 г. летописец довольно подробно пишет о событиях, произошедших в остальных районах страны. Однако, как известно, боевые действия не дошли до Новгорода. Поэтому уже следующий 1239 г. отмечен только рассказом о женитьбе князя и строительстве «городков» по р. Шелони, и вплоть до 1242 г. татарская тема в Новгородской летописи не возникает. В 1242 г., в год Ледового побоища, Ярослав Всеволодович, отец Александра, взошедший на владимирский престол после гибели его старшего брата Юрия, впервые едет в Орду – договариваться. И это ему удается. Ордынские власти признают его права на титул и власть.

По этой причине еще Л.Н. Гумилевым была запущена в оборот не имеющая абсолютно никаких оснований история о том, что Александр стал приемным сыном хана Батыя. Дж. Феннел, а вслед за ним и И.Н. Данилевский, А.С. Сахаров и пр. расценивают политику Ярослава и Александра как предательскую. Историки разрушают «пиитический миф», формируя представление об Александре как беспринципной фигуре. В самом общем виде эта точка зрения выглядит весьма убедительно: сотрудничество Александра с захватчиками-монголами – безусловный факт. Факт этот подводит нас к тому, чтобы считать князя вождем отечественных коллаборационистов, предателем, который воспользовался нашествием иноплеменных для своей корыстной пользы.

Однако эта точка зрения на деятельность князя, получив весьма широкую популярность, не стала тем не менее решающей. Почему? Вопрос не праздный. Конечно, первым приходит на ум версия, что причиной тому – все тот же неуместный в научном исследовании дурно понятый патриотизм. Читатель, увлеченный желанием разоблачить историков, занимающихся «лакировкой действительности», пожалуй, иного объяснения не найдет и доводам противоположной точки зрения внять не сможет. Остальным же автор предлагает разобрать вопрос более детально.

Весьма удачную «деконструкцию деконструкции» провел А.А. Горский, показавший, что большая часть выводов «деконструкторов» не имеет достаточного источниковедческого и даже чисто логического обоснования.

Деконструкция № 1. Ярослав не помог Юрию в битве на р. Сити. Видимо, уже в 1238 г. наладил отношения с Батыем и планировал использовать эти отношения для достижения власти.

Деконструкция деконструкции № 1. А.А. Горский отмечает, что, прежде всего, совсем не факт, что до Ярослава дошло известие от Юрия о грядущей битве: путь из Суздальской земли на юг, в Киев, где в тот момент княжил Ярослав, был закрыт монголами. Вряд ли монголы могли допустить свободное обращение гонцов на подконтрольной им территории. Кроме того, даже если Ярослав получил известие, отреагировать на него адекватно у него не было возможности. Горский пишет: «Если Ярослав и получил информацию, решиться на данный поход он мог бы только с помощью киевских воинских сил. Однако для киевского боярства такое предприятие в условиях продолжавшейся в Южной Руси междоусобной войны было нереально. А если бы Ярослав отправился только со своим „двором“, это, во-первых, неизбежно привело бы к потере киевского стола (напомним, что, когда Ярослав после гибели Юрия и завершения Батыева похода ушел во Владимир, Киев тут же был занят Михаилом Всеволодичем), во-вторых, было бы авантюрой в военном отношении. Что касается Александра, то он не мог в такой ситуации опереться на новгородские силы: расчетливые новгородские бояре не отправились бы в чужую землю сражаться с многочисленным врагом, их земле пока непосредственно не угрожавшим. Одного же „двора“ Александра было недостаточно для сражения с относительно небольшим шведским войском (в 1240 г. на Неве, помимо княжеских людей, бился и отряд новгородцев)»[199]. То есть, даже если Ярослав знал об опасности, угрожающей брату Юрию, оказать деятельную поддержу ему он бы не смог.