рядом с ним, сложив руки на коленях, — такая прямая, такая высокая. Когда они подъезжали к окраине города, из какого-то дома вышел мальчишка и, стоя на крыльце, вытаращился на них пустыми вопрошающими глазами. Рядом с другим домом, чуть подальше, росла вишня, и под нею спал большой пес. Повозка уже почти проехала мимо, когда пес соблаговолил шевельнуться. Джон Уэбстер наблюдал за ним. Казалось, пес спрашивает себя: «Ну что, надо это кому-нибудь или нет, чтоб я срывался с нагретого места и поднимал шум из-за этой повозки?» И вот уже он подскочил и как бешеный понесся по дороге, заливисто лая на лошадей. Мужчина на переднем сиденье огрел его хлыстом. «Наверное, он сам себя убедил, что именно так ему следует поступить», — сказал Джон Уэбстер. Его невеста и невестин дядюшка оба посмотрели на него вопросительно. «Эй, ты что? Что ты сказал?» — спросил дядя, но ответа не получил. Джон Уэбстер мгновенно смутился. Чуть погодя он сказал: «Я про этого пса, про пса и только».

Надо же было как-то объясниться. Остаток пути они молчали.

В тот же самый день, уже к вечеру, то, чего он так нетерпеливо ждал, полный надежды и сомнений, в каком-то смысле пришло к своему закономерному итогу.

Дядюшкина ферма с просторным удобным белым домом располагалась на берегу реки в узкой зеленой долине, окруженной холмами. Днем молодой Уэбстер и его невеста прошли мимо амбара позади дома и свернули на дорожку, ведущую в сад. Они перелезли через забор, пересекли поле и оказались в лесу, что поднимался вверх по склону. Чуть выше раскинулся еще один луг, а за ним — молодой лес, покрывавший всю вершину холма.

День был теплый; на ходу они пытались разговаривать, но ничего не получалось. Время от времени она робко посматривала на него, как бы говоря: «Жизненный путь, на который мы собираемся ступить, так опасен. Точно ли ты будешь хорошим проводником, уверен ли ты?»

Что ж, он чувствовал ее неуверенность, знал, о чем она спрашивает, и колебался с ответом. Конечно же было бы намного лучше, если бы и вопрос, и ответ прозвучали намного раньше. На узкой лесной тропинке он пропустил ее вперед и теперь уже смог взглянуть на нее смело. В нем тоже говорил страх. «Из-за нашей мнительности мы вот-вот ужасно во всем запутаемся», — думал он. Трудно было вспомнить, в самом ли деле он думал тогда о чем-то настолько определенном. Он боялся. Спина у нее была очень прямая, и, когда она наклонилась, чтобы пройти под веткой склонившегося над тропинкой дерева, ее стройное вытянутое тело сначала нагнулось, потом распрямилось, и движение это было так прекрасно, что комок встал у него в горле.

Он старался сосредоточить свой разум на деталях. За день или два до того прошел дождь, и по вдоль тропинки выросли маленькие грибочки. На одной полянке их была целая тьма, таких изящных, с нежными брызгами цвета на шляпках. Он сорвал один гриб. Какой-то странный едкий дух пробрался в ноздри. Он хотел было его съесть, но она испугалась и заспорила. «Не ешь, — сказала она. — Вдруг он ядовитый». На мгновение показалось, что в конечном счете они все-таки могут познакомиться друг с другом. Она смотрела прямо на него. И это было так странно. Они еще никогда не называли друг друга какими-нибудь ласковыми прозвищами. «Не ешь», — сказала она. «Хорошо, не буду, но глянь на него: ведь он такой соблазнительный, такой хорошенький!» — ответил он. Они обменялись быстрыми взглядами, и она зарделась, а потом они пошли по тропинке дальше.

Они добрались до вершины холма, откуда можно было окинуть взглядом всю долину, и она села спиной к дереву. Весна уже миновала, но повсюду в лесу они видели признаки того, что все живое только-только пустилось в рост. Тоненькие зеленые, бледно-серебристые существа едва проложили себе дорогу сквозь черную почву, между мертвых бурых листьев, и деревья с кустарниками тоже, как видно, возобновили рост. То пробилась новая листва или старые листья стали плотнее и крепче, взбодренные холодом? Над этим тоже стоит подумать, когда что-то тебя озадачит и на вопрос, требующий ответа, ты не сумеешь найти ответ.

Теперь они были на вершине холма, и ему больше не было нужды смотреть на нее, ведь он лежал у ее ног и мог смотреть на раскинувшуюся внизу долину. Может быть, она на него смотрела, может быть, у нее были те же самые мысли, но это было только ее дело. Ты заслужил право иметь собственные мысли, решать собственные вопросы. Дождь вдохнул во все свежесть и пробудил в лесу множество новых запахов. Какая удача, что нет ветра. Ветер развеял бы эти запахи, а так они стелются понизу, укрывают все, будто мягкое одеяло. У земли свое собственное благоухание, оно смешивается с запахами зверей и гниющих листьев. Вдоль вершины холма тянулась тропа, по которой иногда ходили овцы. Маленькие кучки овечьего помета покрывали утоптанную тропинку за деревом, рядом с которым она сидела. Он не оборачивался проверить, но знал, что они там есть. Овечий помет был словно мраморные шарики. Приятно было чувствовать, что его любовь к запахам способна заключить в себе всю жизнь, даже испражнения жизни. Где-то в лесу цвело какое-то дерево. Вряд ли очень далеко. Аромат его смешался с прочими запахами, парящими над склоном холма. Деревья звали к себе пчел и насекомых, и те отзывались с лихорадочной пылкостью. Они мелькали в воздухе над головой Джона Уэбстера — и у нее над головой тоже. Бросаешь все как есть, чтобы поиграть с мыслями. Томно подбрасываешь маленькие мысли в воздух, как играющий мальчишка, подбрасываешь и снова ловишь. Чуть позже, когда пробьет час, в жизни Джона Уэбстера и жизни женщины, на которой он женился, наступит перелом, но сейчас можно поиграть с мыслями. Подбрасываешь в воздух и снова ловишь.

Люди живут себе, и им ведомы ароматы цветов и некоторых других вещей, всяких там пряностей и тому подобного — о том, что все это благоухает, им рассказали поэты. Можно ли окружить аромат стеной? Помните того француза, что как-то раз написал стихотворение об аромате женских подмышек? Откуда он это взял — из школярских разговорчиков или из собственной головы, где зародилась такая сумасбродная мысль?

Задача в том,