Вот есть у тебя такая идея. Тебе мнится, что после свадьбы ты станешь чем-то совершенно иным, не тем, чем был прежде, и что возлюбленная твоя тоже превратится в нечто иное.

Словом, он, преисполненный подобных соображений, преуспел в женитьбе, и вместе с женщиной они отправились в свадебное путешествие.

Джон Уэбстер теснее прижал к себе тело дочери и слегка задрожал.

— Мне все казалось, что лучше не торопиться, — сказал он. — Понимаешь, я ведь раз уже ее напугал. «Мы не будем с этим торопиться, — повторял я самому себе. — Она ведь ничегошеньки не знает о жизни, и мне лучше не торопиться».

Воспоминание о минутах свадьбы глубоко взволновало Джона Уэбстера.

Невеста спускалась по лестнице. Кругом стояли чужие люди. И все это время глубоко внутри у этих чужих людей, глубоко внутри у всех людей по всему белому свету, жила одна и та же мысль, но об этом, казалось, никто не подозревал.

— Теперь посмотри на меня, Джейн. Я твой отец. Я такой, какой есть. И все те годы, что я твой отец, я был таким же.

Что-то со мной случилось. Как будто где-то внутри сорвало крышку с люка. И теперь, понимаешь, я будто бы стою на высоком холме и гляжу с высоты на долину, и в этой долине прошла вся моя прежняя жизнь. Совершенно неожиданно, понимаешь, мне пришли на ум разом все мысли, какие у меня были в жизни.

Однажды ты услышишь о подобном. Или прочтешь в книгах, во всех историях, что люди написали о смерти. «И в ту минуту, когда он умирал, он оглянулся, и вся жизнь прошла у него перед глазами». Вот что ты прочтешь.

Ха! Ну хорошо, а как насчет жизни? Что случается в ту минуту, когда человек, до того бывший мертвым, возвращается к жизни?

Джон Уэбстер снова чувствовал себя взбудораженным. Он убрал руку с плеча дочери и потер ладони одна о другую. Ощущение легкой дрожи пронеслось по его телу и телу его дочери. Она не понимала того, что он говорил, но с какой-то причудливой точки зрения это не имело значения. В тот момент они пребывали в глубоком согласии друг с другом. Это такое напряжение, когда кто-то спустя долгие годы смерти, пусть и не до конца свершившейся, вдруг всем существом начинает жить. Приходится по-новому улавливать равновесие между бытием тела и разума. Чувствуешь себя таким молодым и сильным — а в следующую минуту уже горбишься от дряхлости и усталости. Теперь ты несешь свою жизнь вперед, словно полную чашу по людной улице. Тебе постоянно нужно помнить, держать в уме, что в теле всегда должна быть мягкость. Ты должен покачиваться в такт всем прочим предметам. Это постоянно нужно держать в уме. Если хоть на миг сделаешься неподвижен и напряжен, за исключением минут, когда бросаешься всем телом в тело возлюбленной, — если хоть на миг потеряешь гибкость, то споткнешься обо что-нибудь, на что-нибудь налетишь, и полная чаша, которую ты нес, расплескается от одного твоего неловкого движения.

Странные мысли бродили в голове у мужчины, пока он сидел на кровати рядом со своей дочерью, пытаясь взять себя в руки. Нет ничего проще, чем стать одним из тех, кого он видит повсюду — одним из тех, чьи порожние тела таскаются туда-сюда по городам, деревням и фермам, «одним из тех, чьи жизни уже расплескались», — подумал он, а потом ему явилась другая, исполненная величия мысль и успокоила его. То ли он прочитал это где-то, то ли услышал. Что же это? «Не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно»[1], — проговорил голос у него внутри.

И он продолжил рассказ о своей свадьбе.

— После свадьбы мы отправились на ферму в Кентукки, мы выехали туда ночью в спальном вагоне. Я по-прежнему думал, что не надо торопиться, я все повторял себе, что не надо торопиться, так что той ночью она спала на нижней полке, а я заполз на верхнюю. Мы собирались наведаться на ферму ее дядюшки, брата ее отца, и вот мы добрались до города, где утром, еще до завтрака, надо было сходить.

Ее дядюшка уже ждал нас на станции с повозкой, и мы сразу поехали в его владения за городом.

Джон Уэбстер рассказывал историю прибытия двух людей в городок с величайшей внимательностью к деталям. Ночью он плохо спал и потому теперь был чрезвычайно чуток ко всему, что происходило вокруг. Прямо от станции тянулся ряд сколоченных из досок лавчонок, который через сотню ярдов превратился в жилой квартал, а потом — в проселочную дорогу. Мужчина в рубашке с подвернутыми рукавами шел по тротуару. Он курил трубку, но, когда повозка проезжала мимо, достал трубку изо рта и рассмеялся. Он окликнул другого человека, который стоял в распахнутых дверях лавки через дорогу. Что за странные слова он произнес? Что он имел в виду? «Да мало ли чудных вещей, Эдди!» — крикнул он.

Повозка с тремя седоками быстро ехала вдоль улицы. Джон Уэбстер ночью не спал, и теперь внутри у него будто что-то сжималось. Он весь был живой, нетерпеливый. Ее дядя, что сидел впереди, был крупный мужчина, как и ее отец, но от жизни на открытом воздухе кожа у него на лице стала коричневой. А еще у него были седые усы. Получится ли когда-нибудь с ним познакомиться? Хватит ли когда-нибудь духу рассказать ему о самых сокровенных секретах?

Коли на то пошло, хватит ли хоть когда-нибудь духу рассказать о самых сокровенных секретах женщине, на которой женился? Правда в том, что тело его всю ночь напролет болело от ожидания грядущей любви. Как же это нелепо, что о подобном не принято говорить, если женишься на женщине из респектабельной семьи из респектабельного промышленного города в Иллинойсе. На свадьбе каждому уже должно быть это известно. Несомненно, это именно то, над чем смеются, чему улыбаются молодожены, когда их никто не видит.

Запряженная парой лошадей повозка спокойно катила по дороге. Женщина, ставшая невестой Джона Уэбстера, сидела