Его брови лениво, но удивленно поползли вверх.

— За что же?

— За то, что когда-то влезла в ваши семейные дела. Это было неуместно…

Он легонько фыркнул.

— Ну, зато все, кажется, сложилось вполне благополучно для всех сторон, не так ли?

Вероятно, он имел в виду то, что я обрела укрытие и работу, а его отец — сиделку. Но было во всем этом что-то еще… какая-то затаенная горечь. Недосказанность, которую я могла пусть и совсем немного, но скрасить.

— У меня никогда не было отца, — призналась негромко. — Он бросил маму, едва узнав о ее беременности. Мне не досталось от него ничего — даже отчества…

Эмиль слушал молча, не перебивая, словно чувствуя, что я веду к чему-то важному. Словно знал, что мне это непросто дается.

— Я никогда его не знала… но часто думала — если бы он вдруг пожалел обо всем… если бы вдруг нашел меня и захотел все исправить… я бы дала ему шанс. Просто потому, что он осознал свою ошибку.

Мужчина рядом со мной прищурился, будто заподозрил, к чему я веду.

— Но мне некого прощать… и некому просить у меня прощения, — продолжила, глотая непрошено вставший в горле ком. — И это гораздо страшнее… и гораздо безысходнее, чем неумение пойти навстречу. Чем неспособность перешагнуть через старые недомолвки…

Эмиль молчал несколько мгновений. Наконец, подняв на меня взгляд, он произнес:

— Что ж, откровенность за откровенность, Вероника. Знаете, в чем ирония всей этой ситуации?

Ответ ему не требовался, но я машинально кивнула. Я молча ждала, что он скажет дальше.

— В том, что он любил только свою дочь, а остался в итоге на попечении нелюбимого сына. В зависимости от того, кто для него почти не существовал.

Я прикусила губу. Нужно было сказать ему, что это вовсе не так… но я ведь далеко не все знала.

— Почему вы думаете, что он не любил вас? — спросила, не решаясь поднять взгляд, замерев глазами на его руках — широких ладонях со вздувшимися венами, на длинных сильных пальцах…

— Потому что его никогда не было, — ответил Эмиль безразличным тоном. — Похоже, он считал, что его обязательства по отношению ко мне кончились на том, что он меня зачал. И я привык к этому, принимая как должное. Но когда появилась Лена…

Я инстинктивно подняла на него глаза, ощущая, как что-то переменилось. Его губы изогнулись в кривой улыбке, почти мгновенно перетекшей в печальную.

— Тогда я узнал, что бывает иначе. Что отец способен кого-то любить.

Он взболтал остатки жидкости в своем бокале, задумчиво вглядываясь в стеклянное дно.

— Впрочем, я его понимаю. Я тоже любил сестру. И это было единственное, что нас объединяло. Когда она погибла…

Он залпом допил свой напиток и решительно, почти жестко продолжил:

— Когда она погибла, мы стали друг другу еще более чужими, чем были, хотя это казалось и невозможным. Каждый переживал потерю сам по себе…

Он немного помолчал, потом вдруг добавил:

— Знаете, Вероника, я ведь и ту строительную фирму организовал только для того, чтобы что-то ему доказать… напомнить, что вообще существую. И когда Орлов меня разорил… я переживал не о деньгах, поверьте…

Он не договорил, но я его поняла. Артем лишил Эмиля способа показать отцу, что он чего-то стоит. Это был не просто удар под дых, это было что-то, сродни… унижению.

— Ваш отец сегодня просил меня сыграть «Карузо»…

Эмиль уставился на меня с недоумением, явно не понимая, к чему я об этом говорю.

— А потом он спросил меня — о чем эта песня? И сказал, что это — практически крик души того, кто не успел сказать раньше самые важные слова. Он признался, что никогда не говорил вслух, что любит своего сына… но он всегда его любил.

Эмиль резко поднялся на ноги, встав ко мне спиной. Когда повернулся лицом вновь, на губах его играла саркастичная усмешка.

— Вы, Вероника, либо обладаете огромным сердцем, либо… просто превосходная актриса. И я пока так и не понял, что же из этого — правда.

Я тоже стремительно поднялась, оскорбленная его словами, хотя он имел полное право мне не доверять.

— Я всего лишь хотела… — заговорила было, но сильная рука порывисто притянула меня к мужскому телу, а губы оказались запечатаны поцелуем.

От внезапности происшедшего, от нежелания признавать свою тягу к этому человеку, этот поцелуй казался особенно острым, буквально наэлектризованным. Эмиль жадно сминал мои губы, его руки властно, по-хозяйски двигались по моему телу… и не было никаких сил противиться этому. Все предостережения, все разумные мысли оказались за пределами этого пространства, где было лишь наше дыхание — одно на двоих, и сумасшествие, в которое все больше погружалась с каждым новым движением его языка.

Как-то незаметно мы вновь оказались на диване и я осознала, что сижу на Эмиле сверху. Его руки задирали на мне юбку, жадно сминали любую преград на своем пути и я вдруг осознала, что в этот раз все совсем… по-другому. Не как тогда, в туалете, где он действовал словно бы механически и где я хотела только одного — чтобы все поскорее закончилось. Нет, теперь все было совсем иначе — горячо, страстно… по-настоящему.

Эмиль внезапно оторвался от моих губ, его руки замерли у меня на бедрах и я распахнула глаза, испугавшись того, что все это было лишь какой-то шуткой… или непонятной мне проверкой.

Но он шумно выдохнул то, чего я совсем не ожидала:

— О ком ты думаешь сейчас?

Я непонимающе закусила губу.

— Что ты имеешь в виду?

Его рука вновь скользнула по моему телу, дразняще замерев рядом с тем местом, где я уже жаждала его прикосновения.

— О ком ты думаешь, когда я касаюсь тебя… так?

Его пальцы продвинулись дальше, заставляя меня жалобно застонать.

— Эмиииль… — сорвалось с губ.

И этого хватило. Его руки снова задвигались по моему телу, пробуждая целый ураган чувств.

И я охотно им отдалась.