его двора (maître d'hôtel du roi)[663]. Иными словами, в возникшем судебном споре Колетт Ла Бюкет столкнулась с исключительно могущественным и состоятельным противником. Его высокое общественное положение, казалось бы, могло полностью объяснить, почему данный процесс оказался упомянут в «Регистре Шатле». Однако более внимательное изучение судебных архивов показывает, что дело заключалось не только в этом.

Случаев преследования за словесные оскорбления королевских чиновников парижские уголовные регистры сохранили крайне мало. Собственно, в 1391 г. еще не существовало никакой законодательной базы, которая определяла бы суть данного проступка и меру наказания за него. Первый ордонанс такого рода был опубликован в 1348 г., но касался он исключительно богохульства, т. е. словесных оскорблений Господа, Девы Марии и святых[664]. Однако конкретных уголовных дел второй половины XV в. с соответствующим составом преступления в нашем распоряжении находится также очень немного[665]. Что же касается частных лиц, то здесь первым стало постановление парижского прево от 14 сентября 1395 г., налагавшее запрет на любые негативные высказывания в адрес короля и его приближенных (nosseigneurs de France)[666]. По-видимому, именно этим указом и следует датировать официальное начало преследования в судебном порядке людей, оскорблявших словом королевских чиновников[667].

За вторую половину XIV – начало XV в., кроме процесса Колетт Ла Бюкет, мне удалось найти всего три похожих дела. Так, в 1354 г. в Парижский парламент была подана жалоба на королевского советника, который позволил себе «недостойно» отозваться об одном из парламентских распоряжений. Истцы, которые являлись коллегами ответчика, требовали от него принесения извинений и публичного покаяния (publica emende). Тем не менее, поскольку следствие в действиях обвиняемого никакого состава преступления не выявило, иск оказался отклонен, а советник – восстановлен в своей должности[668]. В 1378 г. похожий процесс был возбужден по требованию королевского сержанта Шатийона, которого публично оскорбил арестованный им человек. В качестве возмещения ущерба истец также требовал публичного покаяния, принесенного не только в Париже, но и в других городах (Шато-Тьерри, Шатийоне и Эперне), а также уплаты штрафа в 6 тысяч ливров и выставления преступника к позорному столбу на три дня в столице королевства[669]. Наконец, в 1406 г. две жительницы Пузожа (Пуату) были арестованы и осуждены за то, что оклеветали королевского сержанта в бальяже Турени. По причине их бедности штраф в размере 20 ливров с каждой решили не назначать, но обе они должны были «в праздник или в рыночный день» простоять сутки у позорного столба (in pillorio) в Париже и в своем родном городе[670].

Материалы писем о помиловании также свидетельствуют, что реальные процессы об оскорблении чиновников любого ранга возникали редко и зачастую оканчивались прощением обвиняемых. В специальной работе, посвященной данному сюжету, Жаклин Оаро-Додино приводила всего три документа, авторы которых высказывались негативно о плохих и лживых советниках короля (mal conseillés, faulsement et mauvaisement conseillie), которые не управляли бы страной, если бы подданные оказались поумнее (se nous estions saiges…, ceux qui nous gouvernent ne nous gouverneroient pas)[671]. Исследовательница обращала также внимание на тот факт, что чаще всего ни судьи парламента, ни сотрудники королевской канцелярии не считали необходимым уточнить, какие именно обидные слова были произнесены в адрес того или иного представителя власти[672].

На этом фоне процесс Колетт Ла Бюкет выглядит редким, а потому интересным для нас казусом. И интерес этот связан не только с личностью потерпевшего – Жана Ле Мерсье, но и с непосредственным содержанием оскорблений, которые нанесла ему наша героиня. Ибо речь в данном случае шла не просто о «недостойных словах», подробно зафиксированных в регистре Алома Кашмаре, но о форменном скандале, который учинила обвиняемая и который самым непосредственным образом оказался связан с личной жизнью и нравственным обликом финансового советника Карла VI.

* * *

Первое слушание по делу Колетт состоялось 26 июня 1391 г. Как сообщалось, арестована она была за то, что явилась в дом Жана Ле Мерсье в сопровождении мальчика «примерно семи лет», которого объявила сыном этого высокопоставленного чиновника. А поскольку слуги сеньора прогнали ее со двора, женщина прицепила ребенку на рукав записку: «Это – сын мессира Жана Ле Мерсье, сира де Нувийона», заставив в таком виде прогуливаться по улице, на которой проживал потерпевший, дабы «оскорбить его и выставить на посмешище»[673].

На допросе, состоявшемся в тот же день, Колетт чистосердечно призналась в своем предосудительном поступке, уточнив, что приехала в Париж всего несколько дней назад, дабы представить отцу их общего сына и попросить денег на его «пропитание и воспитание»[674]. Она смогла встретиться с Жаном Ремуаром, «священником, родственником и слугой» (prestre, familier et serviteur) Жана Ле Мерсье, и поведала ему свою историю, надеясь на помощь и утверждая, что семь лет назад, будучи проездом в ее родном Кодебеке (Нормандия), сеньор де Нувийон изнасиловал ее и лишил девственности. Она забеременела, и у нее родился мальчик[675]. На его содержание она никогда не получала от предполагаемого отца никаких денег или иной помощи, но продолжала все это время жить со своими родителями, для которых являлась источником позора[676].

Жан де Фольвиль, прево Парижа в 1389–1401 гг. и преданный сторонник партии «мармузетов»[677], лично рассматривавший дело Колетт Ла Бюкет в Шатле, не был, похоже, удовлетворен показаниями обвиняемой и поручил двум своим помощникам расспросить о происшествии самого Жана Ле Мерсье. Впрочем, учитывая статус потерпевшего, в суд его никто не вызывал: лейтенант прево Жан Трюкан и адвокат Мартин Дубль отправились к нему домой, где и состоялся их разговор[678]. Королевский советник охотно признал, что «восемь или девять лет назад» действительно останавливался в Кодебеке. А поскольку в то время он являлся вдовцом и только собирался вступить в повторный брак, он позволил себе провести ночь с горничной, служившей на том постоялом дворе, где он расположился. С тех пор он ее не видел и не посещал этот город, хотя регулярно по поручению Карла VI наведывался в Нормандию[679].

Вместе с тем Жан Ле Мерсье поклялся, что если бы узнал о существовании у него сына раньше, он не только признал бы его, но и полностью его обеспечил, «даже если бы это стоило 200 ливров ренты»[680]. Однако, учитывая нанесенное ему публичное оскорбление, а также бедность Колетт, очевидным образом желавшей поживиться за его счет, он отказался признать ее ребенка своим: ведь она ни разу за семь лет не сообщила ему о появлении у него сына[681]. А потому господин Ле Мерсье потребовал от суда наказать обидчицу так, как полагается в