В прошлый раз мне тоже принесли мешок, и что бы мне не бледнеть, а смекнуть, что это те самые «краденые» вещи, про которые говорил Петр Аркадьевич. Вышло не комильфо, потому что я едва не сорвалась в истерику и удержалась на краю только чудом, после всю ночь не могла уснуть и вздрагивала от каждого шороха, скрипа и шагов во дворе. Сейчас я кивнула, понимая, что «найти» могли и что-то еще, но насколько это входило в планы Ефима, его дяди и купца Теренькова, в доме которого я, кстати, еще и живу?

— Демид Кондратьевич, — я покосилась на мешок, но отпнуть его не решилась, — не стойте в дверях, пройдите, чаю выпьете…

Расскажете мне что-нибудь? Желательно позитивное. Но городовой развел руками:

— Некогда, Вера Андреевна, служба! А то в награду, берите, не вам, так лихачам раздадите.

Он поклонился и вознамерился развернуться и уйти, и я почти заорала, хотя у старухи-соседки слух был на зависть и сплетни обо мне старая карга уже вовсю распускала:

— Да объясните же мне, Демид Кондратьевич, что за мешок, при чем тут мой извозчик? Анфиса! Возьми барина…

Анфиса стала такой незаменимой, что я думала не однажды — счастье Палашки и Лукеи, что между ночью, когда я чуть не умерла, и появлением в моей жизни неугомонной Анфисы прошло время. Будь у меня такое подспорье прежде, я продала бы обеих крепостных баб и выгнала Ефима, но что ни делается, иногда к лучшему.

Или не к лучшему, и я кусала губы, пока Демид Кондратьевич пыхтел и скидывал шинель, а потом топал на кухню, и его совершенно не смущало, что кухня — не место для ведения разговоров и барыне там делать нечего.

Правила дорожного движения, прекрасно известные мне, не так уж изменились за два с половиной века. По требованию полиции извозчик был обязан преследовать любое лицо, на какое укажет правоохранитель, и мой Никитка образцово исполнил гражданский долг. Воришка пытался улизнуть, один мешок кинул сразу, второй застрял в заборе — тот самый, который и принес мне Демид Кондратьевич, — жадность, как обычно, сгубила фраера.

— Что мне делать с этим мешком? — спросила я, грея руки о чашку. Меня продолжал трясти озноб, но пить я не могла, как бы ни было паршиво, мучить себя кипятком и обжигать слизистые не выход. — Почему принесли его мне?

— А куда его? — удивился городовой. — Ценного ничего, а хозяев где искать, когда тать по говору не местный? Так никакой казны не хватит на розыски, Вера Андреевна, делайте с вещами что хотите, ну, благодарствую, служба не ждет!

Демид Кондратьевич ушел, я же, позвав Палашку, приказала ей открыть мешок. Мне хватило и тех вещей, которые принесли ранее — я не собиралась их оставлять, но и продавать мне их было не через кого, если бы я еще раз поручила это Ефимке, все могло кончиться нехорошо.

В мешке оказались женские вещи, и городовой был прав, ничего ценного, чтобы разыскивать по всей империи владельцев. Одежда неплохая, но заметно ношеная, не барская, но и не холопья, вероятно, вор обнес мещан или небогатых купцов, или прислугу зажиточных бар. Палашка рассматривала платья с завистью, я покусывала ноготь. В эту эпоху многие вопросы решались без излишней бюрократии — городовой пришел, расплатился со мной, и плевать, что краденым, важно, что в курсе полиция… Мне стоило бы уточнить, до какой степени я имею право распоряжаться этим добром по своему усмотрению, но это вызвало бы лишние подозрения. Демид Кондратьевич в силу своей должности не был тем, с кем можно общаться слишком открыто человеку в таком положении, как я.

Палашка вытянула из мешка красивое зеленое платье, я на него засмотрелась и вспомнила знаменитую песню «Зеленые рукава». Палашка стояла перед мешком на коленях, ручки с платьем подобрала к груди, взгляд сотворила просительный до отвращения.

— Надо и меру знать, — фыркнула я, не объясняя ей подоплеки. — А ну покажи мне…

Палашка ревниво развернула платье, гадая, насколько низко пала ее изысканная и нервная барыня и достанет ли ей глубины падения, чтобы надеть на себя чужую вещь. Но я носила траур, он был моим панцирем на несколько лет, отказываться от показной скорби я не собиралась. Я кивнула и ушла в детскую, где дети сосредоточенно выводили буквы, а Анфиса занимала Гришу, чтобы он не мешал.

— Позови Марфу, Анфиса, — велела я, присаживаясь и забирая у нее малыша. Солнце перевалило за полдень, пора было укладывать детей на дневной сон, и Анфиса вопросительно наклонила голову, не понимая, что мне взбрело и не отказываю ли я ей от места. — Позови и возвращайся, детям пора уже спать.

Первым делом я вручила Марфе три золотых за то, что она так хорошо воспитала сыновей. Марфа зарделась, но золото взяла, я же вздохнула. Денег не сильно прибавилось за эти дни, если вычесть расходы и то, что я оставила на развитие бизнеса и предстоящие затраты, я положила себе всего семь золотых, но награда Марфе была правильной инвестицией. Затем я рассказала ей, что мне от нее нужно.

Помещение под магазин и продавщица. Вещи стоят дорого, по карману не всем, прислуга в богатых домах донашивает за господами, но не всегда, не все и не за всеми, исключений множество — несовпадение размеров, неуместный фасон или вовсе бальные платья. У меня не было бальных платьев, но слугам и простолюдинам они и ни к чему, а вот добротная одежда по цене намного ниже, чем новая…

— Что вы, матушка Вера Андреевна, — замахала руками Марфа, и я скривилась, думая, что она сейчас обрисует мне всю бесперспективность затеи. — Куда мне в лавку, побойтесь! Я баба простая, вон, двор да дом на мне, птица да кухня, от меня и супом несет, а тут приказчик нужен, ловкий да угодливый!

Мне не нужен приказчик, мне ли не знать, что даже в двадцать первом веке женщины с неохотой лезли на гинекологическое кресло, если рядом с ним стоял мужчина в белом халате. Некоторые стереотипы не менялись и не торопились никуда пропадать, так что мне мешает пойти у них на поводу и сделать все по-своему.

— Магазин найдешь? — спросила я желчно и поджала губы.

— Как не найти, барыня, — заулыбалась Марфа.