(1051–1054) так описывал последствия крещения: «…начал мрак идольский от нас отходить и зори благоверия явились, тогда тьма бесослужения рассеялась и слово евангельское землю нашу озарило; жертвенники были разрушены, а церкви поставлены; идолы сокрушены, а иконы святых предстали… фимиам, Богу воскуряемый, воздух освятил; монастыри на горах поднялись, монахи появились, мужчины и женщины, знатные и незнатные, – все люди заполнили святые церкви…» Это, несомненно, сильно идеализированная картина. Насаждение новой веры шло, естественно, сверху вниз: вначале были крещены горожане, причем зачастую принудительно (в Киеве все, кто не явится на реку креститься, были объявлены врагами великого князя, а в Новгороде жители Софийской стороны и вообще восстали с оружием в руках), затем настала очередь большинства, то есть сельского населения. Христианизация растянулась до xiv – xv вв., когда православная вера действительно становится основой духовной жизни народа.

Правда, религиозное сознание Древней Руси не было ни единым, ни цельным. Современные исследователи выделяют в нем три пласта. Первый связан с развитием собственно христианского, византийского наследия, второй – с причудливым взаимодействием христианской и восточнославянской языческой традиции и, наконец, третий – с судьбами «третьей культуры», не христианской и не языческой, но скорее ахристианской, основанной на сложном синтезе позднеантичных, ближневосточных и западноевропейских элементов. «Третья культура», народная и городская по своему происхождению, была представлена переводами греческих и иудейских апокрифов, светскими повестями и хрониками, естественно-научными трактатами.

Иногда своеобразный сплав христианских и языческих представлений называют «двоеверием». Наиболее точное описание этого явления дал богослов и историк церкви Г. В. Флоровский: «Язычество не умерло и не было обессилено сразу. В смутных глубинах народного подсознания… слагались две культуры: дневная и ночная. Носителей «дневной» культуры было, конечно, меньшинство… Заимствованная византийско-христианская культура не стала «общенародной» сразу, а долгое время была достоянием… культурного меньшинства… История этой культуры не исчерпывает всей полноты русской духовной судьбы… В подпочвенных слоях развивается «вторая культура», слагается новый и своеобразный синкретизм, в котором местные языческие переживания сплавляются с бродячими мотивами древней мифологии и христианского воображения. Эта вторая жизнь протекает под спудом и нечасто прорывается на историческую поверхность. Но всегда чувствуется под нею, как кипящая и бурная лава…» Главным различием между этими двумя культурами Флоровский считает различие «духовных и душевных установок». «Дневная» культура была культурой духа и ума, это была «умная» культура: «ночная» культура есть область мечтания и воображения…» Действительно, христианство на Руси было воспринято скорее эстетически (через красоту богослужения и церковного искусства) и морально-этически (как система норм и запретов), но не было воспринято как религия Логоса (Бога как всеобъемлющего смысла). Более того, постепенно укреплялась традиция противопоставления сердца и чувства – разуму, веры – рациональному знанию. Отсюда вытекали многие печальные последствия, в том числе поверхностное знание Библии, магизм и ритуализм, когда вторичные, материальные, святыни (иконы, мощи, освященная вода) заслоняли собой первичные (евхаристию и Священное Писание).

Одновременно с христианизацией язычества идет «объязычивание» христианства. Православная церковь включает языческие праздники в свой календарь или ставит новые на место старых (как в случае с Масленицей, ставшей неделей сыропустной перед Великим постом). Возникает православный культ «явленных» икон (обретенных на деревьях, воде или камнях) – явный отголосок языческого поклонения деревьям, источникам вод и камням. К сожалению, рука об руку с достижениями – распространением грамотности, книжности, искусств – начинают накапливаться и проблемы, отчасти бросающиеся в глаза и даже считающиеся особенностями русской религиозной жизни и сознания, а отчасти пребывающие под спудом, в глубинах народного сознания, вырывающиеся наружу во время кризисов и нестроений (ереси xiv – xv вв., «капитоновщина» или раскол). «Народное христианство», например, плохо отличает догмат от обряда, делает акцент на поклонении, а не на понимании, враждебно относится к любым изменениям.

Византийская «симфония» в русском исполнении

Внешняя канва утверждения и развития православия, его основных институтов и культуры на Руси в допетровский период хорошо известна. Любой учебник рассказывает о митрополите, епископах и епархиях, игуменах и монастырях, священно- и церковнослужителях, книгах и обрядах, храмах и иконах и т. д. Но нередко в стороне остается вопрос о своеобразии русского православия, его взаимоотношений с государством и обществом. Между тем это своеобразие с самого начала властно заявило о себе, определенным образом направив развитие церкви, страны, культуры и сузив круг альтернатив.

Русь получила от Византии вполне разработанное христианское вероучение и развитую христианскую культуру. Ко времени крещения славян эпоха доктринальных споров на вселенских соборах подошла к концу. Основные догматы, сформулированные в Никео-Цареградском Символе веры, были уже разработаны и переданы славянам в окончательном виде. Быть может, именно поэтому русская церковь дала мало оригинальных богословов, а периодически возникавшие религиозные споры редко носили догматический характер. Кажется, что все основные усилия поколений русских священников и богословов были направлены на овладение византийским наследством, а не на его творческое развитие. Первые четыре-пять веков вообще в основном стояла проблема переводов текста Библии и богослужебных, учительных и т. д. книг на церковнославянский язык. Как известно, проблема эта была решена довольно поздно – только к концу xv в., когда под руководством архиепископа новгородского Геннадия была составлена так называемая «Геннадиевская Библия» (полный кодекс библейских книг). Напечатана полная славянская Библия была в 1580 г. в Остроге (Речь Посполитая), а в Москве по этому изданию – только в 1663 г. Долгое время Священное Писание на Руси не столько читали, сколько слушали. Ветхий и Новый Завет (помимо Псалтыри и Евангелий) были известны только в отрывках, читавшихся за богослужением. Впрочем, распространение так называемых толковых списков библейских книг, где к тексту Писания присоединены толкования, указывает на постоянно существовавший интерес к такому чтению среди грамотных людей. Для неграмотных основные положения веры разъяснялись в проповедях, иконах и фресках церквей.

Греки передавали свою веру и цивилизацию Руси не в греческом оригинале, а в славянском переводе Кирилла и Мефодия. Но это благо со временем обернулось отрывом от греко-римской традиции (в допетровской Руси мало знали латынь и греческий), очень выборочным и приблизительным знакомством с античной и средневековой богословской и философской мыслью. Раскол христианского мира и нараставшее отчуждение его частей привели к тому, что Русь упустила опыт западноевропейской схоластики, опыт открытой богословской дискуссии. Признаком подлинного благочестия на Руси стал считаться нерассуждающий разум («не должно смети иметь мнение, мнение – второе падение»; «не чти много книг, да не во ересь впадеши»).

Наконец, с крещения Руси начинается собственно история (а не предыстория) русской культуры. Христианизация и окультуривание идут вместе и «сверху». «Повесть временных лет» сообщает, что Владимир после крещения «посылал собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное… матери же детей этих плакали о них… как о мертвых». Так возникает тесная связь церкви и государства, когда церковь не только служит целям национальной,