С орсовским снабженцем Машковым экономист завел дружбу как завзятый выпивоха — любитель выдержанного армянского коньяка. Никому не тайна, что таковой предназначался только старшему комсоставу НКПС. Господи, ну, какая проза… Машков целенаправленно, из разу в раз, выстраивая убедительные силлогизмы на примерах культуры и науки, провоцировал экономиста на сочувствие к немецкой нации. И в то же время снабженец нещадно ругал фрицев, в застольных беседах, в противовес недавним выводам, уничижительно обзывал этот народ негожими словами. Заодно, а здесь просматривалась логично предусмотренная связь, ругал чуть ли не площадным матом евреев, завзятых нехристей и кровопийц. Тем самым вводил Григорьева в ступор такими провокационными суждениями. Получалась взрывная смесь из квасного патриотизма, ярого антисемитизма, завистливого преклонения перед Западом и Германией форпостом цивилизации — как такое уложить в голове одного человека… На том и основан хитрый иезуитский расчет: притупить осторожность Григорьева, не дать фольксдойче почувствовать угрозу, несомую Машковым. Ведь человек, у которого каша в голове, неспособен на выверенные поступки и, следовательно, потаенные амбиции непременно вылезут наружу.

Григорьев поначалу невразумительно лепетал о цивилизованности и прогрессивности немцев, одаривших мир когортой гениальных личностей. Потом осмелев, стал в пьяных дебатах намекать на антропологическое превосходство германцев над другими народами. Соответствующе, еврейской теме уделял неукротимо пристальное внимание. Тут уже попахивало нацисткой идеологией. Вот так и опростоволосился. Попал, как кур во щи… Семен поднажал с явным умыслом и уже не сомневался, что перед ним не банально доморощенный германофил, а настоящий фашист. Как водится, настучал куда надо, сгустив краски, вызвал немедленный арест экономиста.

Григорьев, не обремененный семьей, поначалу стоически упирался. Следователь оказался недалеким, еще тот костолом, но слабоват как дознаватель. Он ни в коей мере не коснулся биографических перипетий старшего экономиста. Вычислить кто таков Григорьев на самом деле и тогда, и сегодня крайне затруднительно, да и неважно уже теперь. Главное, что под оказанным давлением, Григорьев признался в сотрудничестве с разведкой Абвера, правда, начал вести отсчет с сорокового года. Почему следствие не анализировало вехи его биографии, да, собственно, и не ставило задачу изучить подробно личность арестанта — риторический вопрос. Воронов знал, как правило, следователь-формалист спешит завершить открытое дело, опуская лишние на первый взгляд детали. Идет проторенной дорогой, — без обиняков направляется к обвинительному приговору, закончил — в архив. А с Григорьевым полагалось работать ох как тщательно, но, увы, не увидал следак в пожилом экономисте человека с двойным дном, с темным, загадочным прошлым.

Сухой протокол сохранил следующую историю:

Завербовали Григорьева на отдыхе в Алуште. Якобы, на групповом восхождении на Демерджи, завел тот приятельство с компанейским иностранцем из другого санатория, немцем по происхождению, случалось, даже общались по-немецки. Тогда в стране обитало много заезжих немцев, как-никак ширились тесные межгосударственные торговые отношения и культурный обмен. Москвич-иностранец соблазнил экономиста длинным рублем, даже дал аванс. Разумеется, это ложь чистой воды, но следователь сделал вид, что поверил, и халтурно слепил дело на скорую руку.

Затребованную немцами информацию, Григорьев в апреле сорок первого отвез в Москву, оставил в оговоренном тайнике, внутри незапертого дровяного сарайчика в Замоскворечье. Плату за услуги, месяц спустя (перед войной), ему передал неизвестный, постучав в квартиру, в темное время, и тут же удалился. Что сказать, — видно даже невооруженным глазом, показания экономиста толково разработанная легенда. Полная туфта. Но, что любопытно, — укромный тайник, закамуфлированный под поленницу, правда, имелся. Но засада с подложенной «куклой», просидев месяц, никого не поймала. То ли Григорьев не соизволил озвучить на допросе условный знак, то ли — это заранее предусмотренный ложный, отвлекающий маневр. Деповского экономиста стремительно осудили: с поличным «шпиона» не взяли, наговорил же тот на себя сущую малость, так что «вышака» тогда не получил.

Но, у судьбы своенравные резоны (или веские мотивы появились у хозяев Григорьева), при этапировании к месту отбывания наказания, мужчину прикололи, в толпе на пересылочном «вокзале». Причем, убийца оказался резвым, сработал четко, свидетелей не оказалось. Неужели путь арестанта отслеживали поэтапно, что, естественно, наводит на печальные мысли…

Сергей не стал делиться подозрениями с Селезнем, незачем озадачивать расторопного мужика, а то еще начнет с обиды вставлять палки в колеса. Старлей же с нетерпением ждал, когда Воронов закончит изучать бумаги сгинувших «крестников» Машкова, Петру Сергеевичу казалось пустой тратой времени — ворошить дела «давно минувших дней».

Да и Воронов уже предостаточно изучил папки с хваленой «пятьдесят восемь, прим шесть». Теперь Сергею для полного погружения в процесс начатого расследования желательно составить полный портрет агентурного внештатника Машкова Семена Егоровича. В принципе, капитан уже имел представление об этом недюжинном человеке, Селезень недавно толково обрисовал методы работы снабженца и полученный продуктивный результат. Хотелось выяснить — не имел ли Семен специфических (не явных) опасений в отношении опекаемых лиц, не замечал ли за собой слежки, или иных, пусть даже косвенных, признаков собственного провала. Короче говоря, не подозревал ли Машков, что его раскрыли, ну, или хотя бы подозревают в двойной игре и неискренности. У толкового агента, как правило, вырабатывается чуйка на такие вещи.

Селезню пришлось, сызнова пробежаться по некоторым страницам послужного списка покойного агента-осведомителя. Старший лейтенант рассказал, что Семен Машков, как и положено, состоял под опекой двух чекистов-оперативников (с ними снабженец общался непосредственно): связника и старшего службы установки, отвечающего за работу с агентурой.

По сути, ничего примечательного для себя Сергей не узнал.

Захомутали Машкова обыкновенным — уставным способом. Как правило, в таких случаях вербовка на основе компрометирующих материалов не допускается. Машков не член партии, что, честно, упрощало задачу установщиков. К Машкову присматривались не один год, изучали «за» и «против», наконец, решили инициировать сотрудничество с органами. На предложение чекистов Семен откликнулся охотно, без тягостных раздумий. Семен — мужик отчаянный, нагловатый, самолюбивый, да и изначально в парне бурлила страсть любителя рискованных приключений. Конечно, умней применения природным наклонностям тот найти не мог.

— А что толковый и въедливый малый — это точняк. Такого внештатного сотрудника трудно сыскать… Честно говоря, Машков стоил многих олухов, что носят малиновые петлицы, — посетовал Селезень. — Да, прискорбно… в Кречетовке его пока некем заменить.

Подумав, сморщив лоб, старший лейтенант, как бы размышляя, изрек:

— Да, правильно приметили, товарищ капитан — в последние месяцы у него стали замечать некую нервозность. По-ученому скажу, — психологическая нестабильность, — констатировал старший лейтенант. — Докладывали на оперативках, что снабженец стал хандрить, капризничать. Вел себя как человек чем-то озабоченный, парня спросили — чего неймется… Машков, по обыкновению, отмахнулся, объяснил такое состояние недосыпом и скопившимся переутомлением. Ну, дали мужику отдохнуть денька три, отправили в областной снабсбыт заполнять дурацкие заявки.