Шрифт:
Закладка:
— Это всё очень интересно, господин директор. — Закрываю я одну коробку, потом вторую и, установив их друг на друга, пододвигаю к нему. — Но я не нуждаюсь в подкармливании. У меня есть еда. И покиньте, пожалуйста, наше купе.
Смотрит в упор. Давит взглядом.
— Никогда меня не простишь? — потихоньку закипая, интересуется Султанов.
И продолжает изучать, да так пристально, что мне жарко и холодно одновременно.
— Нет. Не прощу.
— Назло мне выйдешь за кого попало? Тебе не кажется, что это по крайней мере некрасиво? Использовать в своих целях несчастного Родиона! Это подло! Он тебя любит. А ты, очевидно, нет!
Не хочу я ни за кого выходить. Ничего не отвечаю и, прикусив губу, сижу с ровной, как гладильная доска, спиной. То ревную, то бешусь, то отдаюсь на столе, мотаюсь, как фекалии в проруби. Я не вывожу это всё! И просто хожу по кругу.
Он устаёт от моего молчания.
— Как скажешь, Виолетта Валерьевна! — Встает, дёргает ручку, открывает окно и вышвыривает туда обе коробки с едой. — Знаешь, в чём твоя проблема? Ты сама себе не даёшь быть счастливой! Просто помоги мне! Отпусти нас на волю! Ты как будто на тонущем корабле! Повсюду всё горит и рушится, и ты бедная-несчастная мечешься туда-сюда, падаешь на палубу, а тебе на голову мачта валится. И ты башку прикрыла и лежишь. А надо всего-навсего подумать немного, надеть спасательный жилет и сесть в шлюпку, которую я для тебя приготовил.
Вздрагиваю, когда он захлопывает окно и в купе перестаёт пробираться холодный вечерний ветер.
— У вас прекрасный ассоциативный ряд, Марат Русланович, сразу видно большое начальство.
Взглянув на меня ещё раз и психанув окончательно, он уходит.
Мигом задохнувшись, я снова не знаю, как быть. Во мне столько боли и тоски.
Пусть он будет отцом моей дочери. Я расскажу ей. Подберу время и сообщу правду. То, что я делаю сейчас, совершенно точно подло. Я не должна скрывать от неё правду.
Но я и он… Он явно хочет большего. Однако моя уязвлённая гордость оказалась невероятно злопамятна, особенно при остром сознании того, что после меня у него были женщины… У меня тоже был Родион, но я… Не могу я, не могу, не могу.
Я не знаю, как это отпустить. А ещё я понятия не имею, как его забыть. Как мне вылечиться от Султанова?
Глава 37
Когда мы добираемся до пункта назначения и поезд останавливается, я выхожу в коридор вагона. В руке чемодан. В голове рой мыслей. Смотрю по сторонам, в панике обнаружив, что дочь опять куда-то сбежала. Чем ближе мы к санаторию, тем хуже она себя ведёт. На секунду Алёна возвращается ко мне, но, попрыгав вокруг, снова проскальзывает между чужими людьми. Никак не могу угомонить её. Валентина с семьёй и чемоданами стоит прямо передо мной. Все вместе мы тяжёлой ленивой гусеницей медленно движемся по коридору, но моя красавица то забегает вперёд, то отстает, теряясь в очереди из пассажиров. Я всё время нервничаю, переживаю, что она упадёт, потеряется, или кто-то навредит ей. Дорога — это опасно, и дочь должна быть рядом, но она меня не слушается и никак не может устоять на месте.
В очередной раз проскользнув мимо меня и пихнув локтем пожилого мужчину, стоящего позади, Алёна окончательно выводит меня из себя. И я повышаю голос.
А затем, у самой двери на выход, обнаруживаю, что она нашла себе друга. Одной рукой Султанов тянет свой чемодан, другой — нашу дочь, а она, болтая косичками, довольно заглядывает ему в лицо.
— Алёна, почему ты меня никогда не слушаешься? — тут же начинаю выговаривать.
— Потому что слушаться — это скучно, — отвечает за неё Султанов и подмигивает девочке.
Та несколько раз активно кивает. И широко-широко улыбается, как Чеширский Кот из мультика. Тоже мне, помощник в воспитании.
— Послушные дети в будущем легко подвергаются внушению. Они могут стать игрушкой в чужих руках.
— Я была очень послушной и правильной. Безумно ответственной. И, как видите, Марат Русланович, я не стала ничьей игрушкой.
— Ну это как посмотреть.
Наши взгляды встречаются. Карие глаза как будто смеются. Теперь он подмигивает мне.
— О, я смотрю, вы уже перебесились, господин директор. Странно, что ваш чемодан всё ещё с вами и вы не выкинули его в окно.
— Это потому, что я тебе, Виолетта Валерьевна, всё и всегда прощаю. Злился, злился — и само как-то отпустило. Только с тобой так.
— Это что еще за «тебе»?
— Это мы перешли на ты, и назад дороги не будет.
— Я на ты не собираюсь. И, пожалуйста. — Дергаю чемодан, зацепившийся колёсиком за ковёр, делаю шаг вперёд. — Хотелось бы поподробнее с того места, где вы меня прощаете. За что, интересно?
— Ну да! — Оглядываюсь, Султанов улыбается, как будто совсем не он не так давно, психанув, выбежал из нашего купе. — Я тебя прощаю за то, что ты не понимаешь своего счастья и не идёшь мне навстречу.
— Мама, что это значит? Я ничего не понимаю! — влезает в наш разговор дочурка.
— Это значит, что взрослых перебивать не рекомендуется.
— Ну мама!
А я возвращаю своё внимание директору:
— Отлично! Вы с полки часом не падали, Марат Русланович?
— Если бы он упал с полки, у него в голове была бы дырка! — хохочет Алёна, идя с отцом за руку.
— Вот видишь, Виола, ребёнок лучше тебя разбирается в причинно-следственных связях. Я просто так к тебе отношусь, что любые ссоры сами собой улетучиваются. Жаль, что я слишком поздно это понял.
— Да уж, я почти успела выйти на пенсию, пока до вас, Марат Русланович, что-то там дошло!
— Он классный, мама! Не ругай его, — снова смотрит на своего отца дочка.
— Устами младенца…
— Это потому, что она ещё не знает, какой шикарнейший пролог у нашей с вами сказки, господин директор, — теперь улыбаюсь я и сама ему подмигиваю.
Правда, с усилием. Наигранно.
— Я решил, что не буду сдаваться. Всё равно выбора у меня нет, и я должен быть с вами.
— Где-то я это уже слышала, — вспоминаю Родиона.
— Сопротивление бесполезно!
— Пусть он будет с нами, ма!
— Доченька, он храпит и не влезет в нашу
