Подойдя вплотную к логовищу, мы услышали тонкое, жалобное мяуканье. Заметив нас, тигренок бросился внутрь и, прижавшись к стене, взъерошил шерсть, шипел и, по-видимому, находился в отчаянии.

Накинуть на него мешок было делом одной секунды.

Очутившись в мешке, малыш сразу притих, перестал сопротивляться и позволил скрутить себя и взвалить на плечи.

Bo время всей этой процедуры, которую с успехом выполнил Ван-тин, я стоял у входа в логовище и держал винтовку наготове.

Мешкать не приходилось и мы, сделав дело, бегом пустились вниз по ручью.

Движение наше скорее походило на бегство. Не обращая внимания на заросли, бурелом, камни, попадавшиеся по пути, мы спешили поскорее выбраться на лесовозную дорогу, пролегавшую в пади и выходящую на реку Хамихеру. Там мы считали себя уже в безопасности, так как следы наши смешивались со следами обозов, идущих по дороге на станцию Яблоня.

Солнце пекло немилосердно.

Было душно и мы, обливаясь потом, быстро шагали по накатанной дороге, вдоль реки Хамихеры, постепенно замедляя быстроту и изнемогая от усталости. Тигровая гора хмурилась и заволакивалась темными тучами. Слышались далекие раскаты грома. Гроза приближалась. Вершины таежных великанов зашумели и крупные капли дождя забарабанили по листве.

Вскоре хлынул ливень. Казалось, что самое небо разверзлось и оттуда льют потоки воды. Ручьи быстро превратились в бурные реки и неслись стремительно вниз по камням и скалам, сметая все на своем пути. Старая, угрюмая тайга ревела, как дикий зверь, потревоженный в своем логове.

Дойдя до фанзы знакомого зверолова, на берегу западной Хамихеры, мы зашли в нее и только тогда имели возможность передохнуть и обсушиться. Наш пленник не подавал признаков жизни и сидел в мешке, как говорится, ни жив ни мертв. Вероятно, от неожиданности и страха он временно был парализован. Выпустить его из мешка было рискованно и я решил донести его, в таком виде, до станции. Зверолова в фанзе не оказалось и мы расположились в ней самостоятельно, хозяйничая, как у себя дома. Погони мы уже не опасались, так как знали, что обоняние тигров неважное, к тому же прошедший ливень смыл все наши следы в тайге.

Не прошло и получаса, как выглянуло опять горячее солнце, небо очистилось от темных туч; воздух освежился и наполнился чудным ароматом хвои, цветов и смолистых почек.

Ван-тин занялся приготовлением чая, a я залюбовался открывшейся передо мной панорамой Тигровой Горы, занявшей полнеба и нависшей, словно туча: над окрестными сопками и лесами. Ажурная, как кружево, каменная вершина ее сливалась с фоном голубого неба и, действительно, по форме своей напоминала котел откуда и получила свое китайское название «Кокуй-Шань».

В ясную погоду ее вершина видна на далекое расстояние. В особенности с севера, в некоторых пунктах километров на 100, например, из города Сансина.

С горой этой у местных китайцев связано не мало легенд и сказаний, приуроченных к культу тигра, женьшень и таинственной птицы Цяор, крики которой часто можно слышать в мае месяце в таежных районах Гириньской провинции.

Маленький хищник, взятый нами в плен, по-прежнему сидел смирнехонько в мешке и не подавал признаков жизни, затаившись своем тесном убежище.

Красавица Хамихера, набухшая от дождя, бесновалась, как зверь, в своем каменистом ложе и несла свои мутные воды на север. Тихо шумела старая тайга и в зарослях речной уремы неистово трещали цикады.

Закон тайги

В настоящем очерке я хочу поделиться с моими читателями своими впечатлениями и переживаниями на зверовой охоте в дремучей тайге Маньчжурии. Описанный случай имел место во время пантовки, когда за охотником, добывающим драгоценные панты, охотится двуногий хищник и выслеживает его, как дикого зверя.

Был июнь; тайга оделась уже в свой летний зеленый убор и благоухала множеством разнообразных красивых цветов, пестревших на ее свежем изумрудно-бирюзовом фоне. Ультрамариновое небо опрокинуло над разукрашенной землей свой глубокий купол. С раннего утра, едва только золотые лучи восходящего солнца осветили вершины скалистых гор и ночная роса стала испаряться с листвы и травянистых зарослей, я вышел на свой, заранее устроенный, солонец и увидел на взрытой и как бы вскопанной поверхности его свежие следы самца изюбря, приходившего ночью глодать влажную, пропитанную солью, землю. Судя по следам, зверь был очень крупный, что давало возможность предполагать наличие ценных полновесных пантов. Найдя выходной след изюбря, я двинулся по нему, соблюдая крайнюю осторожность, в виду чрезвычайной чуткости зверя. Солонец мой находился на седловине горного перевала, на месте постоянного хода изюбрей.

Отсюда зверь всегда шел вдоль хребта по косогору, поднимался на горный выступ, заросший редким дубняком, и там ложился на отдых, выбирая лежку в таком месте, откуда он мог видеть далеко во все стороны. В этот раз изюбрь направился на этот же выступ, и я медленно, шаг за шагом шел за ним, стараясь держаться против ветра, чтобы острое обоняние зверя не выдало меня.

У самого подножья выступа я присел на камень, чтобы отдохнуть, немного успокоиться и построить дальнейший план скрадывания болотистого зверя, следы которого ясно отпечатывались на мягком, сыром грунте распадка. Но, всматриваясь в следы изюбря, я различил ясные следы человека, прошедшего не более получаса тому назад у края подножья. Следы эти пересекали след зверя и направлялись в сторону, в вершину распадка. Сразу настроение мое изменилось. В сердце забралась какая-то тревога и внимание, посвященное зверю, раздвоилось. В голове невольно мелькнула мысль: «кто прошел? Враг или друг?» От этого зависело все. Идет ли он за изюбрем, или охотится за мной и наводит меня на засаду? Отказаться от охоты не хотелось: уж очень заманчива была добыча. Я решил продолжать охоту, но удвоить осторожность и все время быть на чеку.

На следу ясно отпечатались закругленные подошвы китайских ул, но обладатель их мог быть и не китаец, так как многие русские промышленники летом и осенью надевают улы. След был только один, что меня немного успокоило, так как с одним хищником я надеялся справиться. Посидев на камне около часу и выждав время, я двинулся опять по следам зверя, часто останавливаясь и прислушиваясь. Малейший звук в тайге улавливало мое ухо. Я слышал биение своего сердца, шелест муравья в сухой опавшей листве и полет махаона среди ветвей и сучьев окружающих меня дубов. Другие звуки, несвойственные тайге, не достигали до моего слуха. Таким образом я поднялся по косогору на выступ, рассчитывая на нем увидеть отдыхающего