Шрифт:
Закладка:
Франсис ждал, как ждут все любимые: ничего не делал, просто ждал. Потом ему позвонили. Меня перевели в отделение интенсивной терапии. Он оказался в палате почти одновременно со мной. Мари составила план, отличавшийся от стандартного для таких операций протокола: меня продолжали обезболивать профоролом и ремифентанилом, отменяя их по очереди на случай, если придется срочно возвращаться в операционную и делать трахеостомию.
Действие профорола закончилось. Врачи ждали, пока он полностью выведется из организма. Потом остановили подачу ремифентанила. От него пациент должен оправиться в течение примерно десяти минут. Теперь в мою маску поступал только воздух. Начался обратный отсчет. Почти ровно к десятой минуте я очнулся. Если верить словам медсестры, она еще никогда не видела, чтобы пациент так быстро приходил в себя. Но всех вокруг, и в первую очередь Франсиса, интересовало другое. Смогу ли я снова дышать сам?
Помню, первым, что я увидел после пробуждения, было лицо Франсиса. Кто-то сказал мне: «Операция прошла удачно». Хорошо освещенная, очень современная палата. Люди вокруг. На мне большая маска, чем-то напоминающая противогаз: так же охватывает голову. Она мешала мне дышать в собственном ритме. Помню, я решил поэкспериментировать и снять ее.
Именно в этот момент Франсис почему-то счел, что стоит начать снимать все происходящее на телефон. Представители руководства больницы по каким-то неясным соображениям предпочли ему не мешать. Так и вышло, что он запечатлел для истории момент, когда я снял маску.
И сделал глубокий вдох – полностью самостоятельно.
В середине ночи молодая сиделка, наблюдавшая за моим состоянием с восьми вечера, когда началась ее смена, принесла мне лекарства. Мы уже много часов беседовали то о моей триостомии, то о боковом амиотрофическом склерозе, то об эпизоде с удушьем из-за крошки на надгортаннике, то о моих планах на полноценную жизнь, то об отношениях с Франсисом. Спать мне не хотелось совершенно. Почти все лекарства, которые нужно было принять, оказались таблетками. Я закидывал их по очереди в рот и запивал водой, радуясь, что на способность глотать операция никак не повлияла. Последний препарат фармацевт выписал в сиропе: это имело смысл, ведь таблетками я мог подавиться. Я отпил из одноразовой мензурки. Стоило мне глотнуть, как горло начало слегка покалывать.
Ощущение становилось все сильнее. Я зашелся в приступе неконтролируемого кашля. Очень быстро, гораздо быстрее, чем тогда в Дартмуре, начался стридор. Я с сипением втягивал воздух, быстро откашливался, снова сипел. Слишком мало времени на вдох. Я чувствовал подступающее удушье. Несмотря на обезболивающие, мои легкие горели. Им нужен был воздух. Сиделку вся эта ситуация застала врасплох. Поперхнулся? Или это аллергия?
В отчаянии я выдавил, казалось, последние крупицы воздуха вместе с торопливой подсказкой:
– Надгортанник!
Две недели спустя я нянчил новорожденного внучатого племянника Эдди, который любезно решил оставаться в утробе матери, пока меня не отпустят домой. Эдди уже тоже отпустили, и теперь он со всей своей свитой посетил наше скромное жилище.
– И сиделка поняла, что ты имеешь в виду? – поспешно переспросила одна из моих родственниц, будто от этого вопроса зависело, останусь ли я в живых.
– Замешкалась на пару секунд, явно растерявшись, а потом вспомнила мой рассказ. Думаю, слово «надгортанник» она уже слышала в тот день именно от меня, поэтому быстро сообразила, что к чему, схватила стакан с водой, напоила меня, и все обошлось!
– Могло закончиться трагедией!
– Могло, но, поверь, если уж задыхаться, то в отделении интенсивной терапии.
– И что же получается – ты проложил новый путь, и теперь остальные тоже смогут провести эту твою трио-что-то-там за счет государственной страховки?
– Конечно! Разумеется, это все еще рискованно. Мне повезло отделаться легко, но мы успешно доказали: для больных БАС это решение возможно.
– Расскажи им про Трейси, – напомнил Франсис.
– Ах да. Вы же помните нашу подругу Трейси, которая отвечает за координацию медицинских услуг пациентам с боковым амиотрофическим склерозом на Юго-Западе, верно? Так вот, она обычно старается навестить всех, кому ставят этот диагноз впервые. Недавно она посещала одну милую пожилую леди, и та, стоило перейти к сути дела после знакомства, сказала: «Теперь скажи мне, милочка, слышала ли ты о Питере Скотте-Моргане?» Трейси всегда начеку, поэтому она ответила: «Припоминаю такого…» «Замечательно, – продолжила старушка. – Тогда вот что: помимо трубки для кормления, мне нужно еще что-то вроде катетера над лобком». Трейси очень ею гордится!
Я бросил взгляд на циферблат новеньких Cartier – Франсис подарил мне эти часы недавно, на тридцатилетие. Была уже почти половина восьмого. Я застегнул пуговицы на пиджаке темно-синего костюма-тройки, посмотрелся в зеркало, подхватил портфель, положил в него контейнер с только что приготовленными бутербродами, поцеловал Франсиса, который мне их передал, и бодрым шагом двинулся на улицу, к станции «Остерли». Все шло четко по расписанию, и я даже предположить не мог, что мои планы вот-вот полетят под откос.
Как оказалось, район Остерли для моего образа жизни подходит идеально. От станции метро можно было одинаково быстро доехать и на восток в Мейфэр, где находился мой офис, и на запад в Хитроу. Бывали недели, когда я одинаково часто ездил в обе стороны. Жизнь в сорока пяти минутах от центра Лондона давала и еще одно преимущество: если я спускался в метро достаточно рано, мне почти всегда удавалось сесть. Те, кто входил на пару станций ближе к центру, вынуждены были стоять.
В тот день я ехал на восток и всю дорогу проверял доклад. Спустя примерно час я вошел в роскошные двери Беркли-сквер-хаус, вызвал один из облицованных мрамором лифтов и нажал кнопку девятого этажа, где обретались неудачники вроде меня.
Волею оригинального поворота судьбы лондонские офисы международной компании ADL (Артура Д. Литтла), специализировавшейся на технологиях и консультировании по вопросам управления, занимали на Беркли-сквер два этажа: шестой и девятый. Шестой был огромен и потому являлся средоточием силы. Девятый же представлял собой небольшую мансарду, возведенную на крыше предприимчивым арендодателем, когда спрос на офисные помещения резко подскочил. Из панорамных окон наверху открывался отличный вид на весь центр Лондона, а в крошечных комнатках шестого этажа не было даже кондиционеров, но ни один из коллег оттуда не поменялся бы со мной местами: там, внизу они оставались совсем рядом с Коридором Власти, ведущим к угловому кабинету. Его занимал Майкл (корпоративная культура предполагала, что к нам обращаются только по имени), управляющий лондонским офисом. Впрочем, я был счастлив на своем месте и не слишком-то хотел его менять.
«Банда с девятого» наслаждалась положением революционеров и изгоев. Уже то, что у нас были собственные кабинеты, причем удобные, показывало: компания отлично на нас зарабатывает, а потому желает, чтобы мы трудились дальше. И заботится о нашем добром расположении духа, просто не подпускает слишком близко. На своем этаже я был самым младшим и самым неопытным, потому что работал на ADL всего четыре года. Политика компании строилась так: большинство работников задерживалось здесь всего на два года, после чего их тактично подталкивали найти другое место. С моим стажем меня должны были как минимум считать «сотрудником с потенциалом». Возможно, играло роль и то, что только у меня была кандидатская степень.
