Вот тогда в жизни Витька и случились Чебоксары, а вслед за ними произошла и вторая посадка – долгая, мучительная, несправедливая.

Я знаю, что может сказать сейчас читатель: дескать, Витя ваш – полное говно, урка и барыга, и поделом ему, и повезло еще, что так мало дали, а по-хорошему надо было сгноить его в тюрьме насовсем, и да, возможно, он, этот читатель, прав. Но вот какие странные дела: после посадки Витька все мы стали добропорядочными членами общества – один поступил в институт, другой женился, третий получил пятый разряд электрика, а четвертый начал прыгать с парашютом и, кстати, разбился. Все это время Витя сидел в тюрьме, а мы отращивали брюшки, заводили детей, любовниц и странные увлечения вроде бильярда по пятницам или боулинга; и однажды я встретил знакомого – одного из тех, кто прыгал когда-то на дискотеке под Витино экстази. И он – этот знакомый – полный уже, 30-летний мужик, вдруг расплакался и сказал, что очень скучает по тем временам. Скучает по Вите, потому что тот был его ориентиром. Скучает по безумствам, потому что их некому больше творить. И самое главное – скучает по себе прежнему, радостному, глупому и обдолбанному – такому, о котором уже почти забыл и каким никогда больше не станет.

Он долго плакал, мой знакомый, жаловался на непосильный ипотечный кредит и на жену, которая вот-вот начнет изменять, на ненавистную работу, на окружающих – он жаловался и жаловался, и жалобам его не было конца. Чтобы как-то прервать его, я сказал:

– Знаешь, Витек завел свою страницу «ВКонтакте». Он выкладывает там свои фотки и совсем не изменился с тех пор.

– Правда? – Мне показалось, что тусклые глаза этого человека на миг оживились. – Так приятно, что хоть кто-то остается живым.

На следующий день я увидел: знакомый добавил Витька в друзья. Статус Витиной страницы к тому времени изменился. Теперь в нем значилось: «Ебу только молоденьких. Поселок Лысково, исправительная колония номер два-два-четыре-шесть».

Русские кентавры в Париже

Кентавры пили в дешевом отеле на окраине Парижа. Звучала музыка: Лепс, Круг, «Комбинация». Мне казалось, это мираж: я не должен слышать «Комбинацию» в городе Пикассо и Бреля. Кентавры пили водку. Шесть тел надышали жарко, устроили настоящую баню. Пахло кентаврским потом. За окном стучал дождь. Зима промозглая, пришла в Париж.

Кентаврами их прозвал я, русских артистов бродячего цирка. Атлеты. Разогревшись от водки – они пили водку, специально искали ее в Париже, – сняли майки. Сидели мокрые, хмельные, играли мышцами. В цирке завтра выходной. Кроме того, один из кентавров справлял день рождения.

Современный цирк – это хорошо организованный табор. Кентавры, полубоги, призраки, люди, умеющие превращаться в лягушек, люди с рыбьей чешуей вместо кожи, люди, умеющие испускать огонь из чрева, перемещаются по миру на самолетах и кораблях. Их сопровождают дети: множество детей носится повсюду, когда едет цирк. Эти дети говорят на всех языках мира, а некоторые рождаются с татуировками на лицах.

Еще с цирком едут женщины, матери детей. Они щеголяют холодной спокойной усталостью. Собираясь в кружок, говорят тихо и мечтают о том дне, когда можно будет осесть. Когда-то они отдали свои души и сердца кентаврам, нарожали кентаврам детей, но они знают: кентавров не приручить. Кентавры могут иметь человеческий вид шесть дней в неделю. Они могут гарцевать на манеже цирка, делать детям овсянку по утрам, сохранять облик человека – такой, что почти не слышно будет цокота кентаврских копыт. Но потом случится день, как сегодня, – выходной или чьи-нибудь именины – и копыта прорастут вновь. Из кентавра полезет всякое: он будет втягивать воздух раздувшимися ноздрями в поисках насилия, он захочет осквернять женщин и топтать враждебных самцов. Таков русский кентавр. Наутро он вновь станет человеком.

С одним из них я и столкнулся на улицах Парижа.

– Мишка? Ты? – Он налетел на меня сзади. Перегаром, конским мускусом, весельем дохнуло от него. – Какими судьбами? А мы пьем, айда с нами.

Он утащил, заволок меня в подземку, заболтал, протягивал бутылку, прикладывался к ней сам – я заметил, что ноги его уже перестают быть человечьими, что они покрываются коричневой кентаврской шерстью. И вот мы уже ехали на окраину, в «Ля Дефенс», в дешевый отель, где разместил кентавров их цирк.

Я приехал в Париж устраивать свою книгу, роман «Дед», о черных копателях. Брать ее не хотели. Я ходил целыми днями с полной сумкой книг, встречался с литературными агентами, издателями, с людьми, которые выдавали себя за тех и других, а Париж поливал меня ледяным дождем, обдувал ветром и всячески показывал, что мне тут не рады. Возможно, из-за этого я дал себя увлечь кентавру – единственной знакомой душе в незнакомом городе. Гриня звали его. Мы знали друг друга тысячу лет. Еще в Москве Гриня работал на разные цирки, а я работал на разные газеты, и мы иногда выпивали вместе.

– Как дела, старый? – толкал и обнимал меня веселый пьяный кентавр. – Я ужасно, ужасно рад тебя видеть. Сейчас мы приедем к нашим, и там такое! Там веселье, старый, там водка течет рекой, тебе все будут рады.

Кентавры жили в составе цирка обособленной группой. За много лет путешествий они так и не выучили языка: изъяснялись плохо с остальными обитателями цирка – все переговоры брал на себя старший кентавр Паша, их тренер. Большинство кентавров родились где-то под Смоленском. Они сбились в группу еще там, на родине, и этой группой попали в международный цирк. Позже к ним прибились два или три кентавра-москвича.

«Русские палки» – так назывался их номер. Силачи-кентавры держали на плечах шесты, на шестах стоял человек. Они подбрасывали человека в воздух и вновь ловили на шест. Человек делал в воздухе три, пять, шесть кувырков и приземлялся точно на палку. Публика аплодировала.

Кентавры срывали аплодисменты в Токио, Лондоне, Сиднее, Лос-Анджелесе, а сейчас прибыли за своей долей аплодисментов в Париж. Эти овации подтачивали их кентаврские души, поселяли в них червей тщеславия. Я видел это по Грине, который с каждой нашей встречей – а мы встречались еще в Брюсселе и Санкт-Петербурге – мыслил все более хаотично. Успех, деньги, сверкающие города одурманили его, кентавра из Смоленщины. Голова его стала мутной от мыслей, которые он не был в состоянии высказать. Глаза блуждали, слова искали выхода. «Я! – набравшись, иногда