В небольшом селе Чепчугово, что западнее Вязьмы, мы узнали, как в темную октябрьскую ночь после завершившейся трагедии пяти советских армий, героически сражавшихся в окружении, небольшая группа красноармейцев прорвалась через захваченное оккупантами Чепчугово, разгромила штаб немецкого батальона и, посеяв у гитлеровцев панику, ушла на юго-восток, в сторону реки Угры. Тактически это было безукоризненно умное и смелое решение, невозможное без толкового командира и хорошей разведки. Именно удар по штабу дал нашим бойцам возможность не только осуществить прорыв, но и оторваться в ночных лесах от преследования. Местный житель, немолодой железнодорожник, показал нам место на выгоне, где после ночного боя они с матерью и прохожим человеком похоронили погибшего бойца. "Про документы не помню, но, когда хоронили, мать называла его шофер Витя из Москвы". На месте карманов Витиной шинели мы нашли две обоймы, зажигательное стекло, две катушки с черными и белыми нитками, спекшимися как бы в глиняную корку, несколько довоенных монет, а еще в захоронении обнаружили две пули: одну в черепе, другую в костях таза.

Нашли мы шофера Витю из Москвы в тот день, когда из братской могилы в Крюкове торжественно переносили прах Неизвестного солдата для погребения у Кремлевской стены. Витю мы похоронили у памятника, поставленного за год до этого нашим отрядом на высоком берегу речки между 241-м и 242-м километрами Минского шоссе, недалеко от Чепчугова. Памятник был более чем скромным: пирамидка со звездой, какие ставили во время войны на солдатских могилах, только наша была не фанерной, а из нержавейки. Поставили мы ее над старым дотом, настороженно глядящим на запад черной прорезью амбразуры. Привязка к 242-му километру была сделана неслучайно. Сюда привез нас московский ополченец Александр Михайлович Гольдман и рассказал, как дивизию подняли по тревоге в Дорогобуже, один полк, госпиталь и музыкантский взвод отправили на Спасск-Деменск, а два полка — на Вязьму. Большинство ополченцев, направлявшихся в Спасск-Деменск, были убиты возле села Знаменка на Марфиной горе при встрече с танками Гудериана, оставшиеся в живых вышли из окружения и вернулись в Москву. Судьба двух других полков была не менее трагична. По замыслу командования, они должны были выйти к Вязьме, чтобы оборонять город от наступавшего врага, но когда они вышли на шоссе Москва—Минск западнее Вязьмы, то оказались в тылу у немцев, уже занявших город. Тогда дивизия "оседлала" примерно шесть километров Минского шоссе, парализовав движение немецкой техники и на шесть дней задержала наступление фашистов на Москву. До Москвы немцам оставалось четыре часа езды на машинах, дорога была практически в эти шесть дней начала октября открыта для них, но именно эти отчаянно сражавшиеся части у них в тылах не позволили развить дальнейшее наступление. Только в первые сутки, говорят, они семь раз ходили в атаку на Вязьму, даже один раз зацепились за окраину, но сил не хватило удержаться...

Наверное, памятник надо было ставить ближе к городу, у Относова, на берегу реки Вязьмы. Где-то в том месте произошла легендарная история, когда какая-то отчаянная легковушка заставила повернуть обратно к Вязьме колонну танков. На полном ходу водитель подвел машину к голове колонны, из нее выскочил напарник водителя, бросил под танк гранату, вскочил на ходу в развернувшийся автомобиль. Наши успели уйти из-под взрыва, загоревшийся танк перегородил дорогу, немцы повернули. А может быть, совсем неважно, на каком именно месте ставить памятник. Вся земля там после бомбежек и обстрелов перемешана с прахом людей. И держали эти шесть километров все проходившие мимо части. Сейчас вместо нашего скромного обелиска на 242-м километре Минского шоссе сооружен мемориал 7-й Бауманской дивизии народного ополчения Москвы: бронзовая фигура раненого солдата, в последнем порыве бросающего гранату.

Конечно, ополченцы-бауманцы заслужили такой памятник, но было бы справедливо рядом с посвящением бауманцам поместить еще два. Одно — бойцам 16, 19, 20, 21 и 32-й армий, которые вместе с ополченцами сковали здесь 28 немецких дивизий (в том числе 7 танковых и моторизованных) — одну треть войск, двигавшихся на Москву, и привести слова маршала И.С. Конева о том, что эти воины — герои, перед которыми все мы склоняем головы. Второе — шоферу Вите из Москвы, который здесь похоронен 2 мая 1965 г., а погиб в ночном бою в октябре 1941-го у деревни Чепчугово при прорыве группы красноармейцев из окружения.

Рассказ местных жителей о ночном бое у Чепчугова мы вспомнили в Карелии через 20 лет на высоте 264,9, где 31 августа 1942 г. при прорыве кольца окружения сходным тактическим приемом воспользовались карельские партизаны. В суматохе боя ночью с осажденной высоты спустился один из взводов, он обошел финские позиции и атаковал с фланга не ожидавшего такого нахальства врага. Был разгромлен ротный командный пункт финнов, убито несколько старших офицеров. Началась паника, партизанская бригада смогла оторваться от противника на рассвете прежде, чем он пришел в себя, и ушла на север.

Кроме "военных" рассказов бывают и другие, "бытовые", иногда жутковатые. Так, в селе Новлянском, южнее Волоколамска, зимой 1942 г., когда советские подразделения вступили в село, трое немецких солдат проспали их приход. Вероятно, они сменились с ночного дежурства и проснулись слишком поздно. Двое пытались уйти через огороды, но были убиты, а одного поймали местные мальчишки, зарезали, раздели и уже мертвого, как салазки, спускали с ледяной горки... Это ведь тоже война: всеобщее озверение, общая ненависть до потери человеческого облика... В глазах этих мальчишек, которые видели, наверное, в сарае у церкви нашего обезглавленного пулеметчика, немецкий солдат не заслужил права считаться человеком, но и сами они перешагнули рубеж человечности, еще не успев повзрослеть. Но, спрашивается, кто сделал первый шаг в этом направлении? Не те ли, кто пришел с убийствами в их село или вывешивал объявления у колонок: "Вода только для немецких солдат. Русские, берущие воду, будут расстреляны"?

Вывезенная в Германию как "остарбайтер", а затем попавшая в Освенцим Александра Касьяненко рассказывает: "Нам перевели разговор между охраной. "Неужели вам не жалко, ведь это же люди?" — спросил один охранник. Второй ответил: "Если бы я хоть на минуту представил, что это люди, я бы с ума сошел". (Труд. 1989. 21 февр.). Есть черная шутка: "Что такое собака Баскервилей? — Это Муму, которая выплыла..." Бесчеловечность заразительна — в этом смысл сказанного. Инфекция эта в нашем обществе идет не только и, мы думаем, не столько от войны.