— Извини — провожал Салли.

— Хорошо. У тебя есть подружка. Рад за тебя.

— Это не то, что ты думаешь, — сказал я.

— Это ведь та, о которой ты мне рассказывал?

— Да. Но все не так, как ты думаешь.

— И как же?

— Никак. Если бы ей не было страшно ходить одной, она бы и не посмотрела в мою сторону. То есть она всегда милая и приветливая, но, черт… ты сам знаешь, Берт. Где я, и где эта куколка? Умная. Учится в колледже, на вечерних курсах.

— Да ну?

— Знает всякие умные слова.

— Симпатичная?

— Очень.

— Умная и симпатичная. Это славно, сынок. Такую нельзя упускать. Ты уж постарайся. И пусть все у вас будет. Ты заслужил.

Я указал взглядом на деревянную коробку.

— Что там?

Он похлопал ладонью по крышке:

— Ты знаешь.

— Да, знаю.

— Я тут поспрашивал по округе. Эти парни, что к вам приходили, отжимают себе территорию и отстегивают полицейским какую-то часть, чтобы те их крышевали. Банда у них небольшая. Пять человек, как я тебе говорил. Они тут недавно, но за дело взялись всерьез. И пока они еще толком и не развернулись. И знаешь, что я тебе скажу? Дай им волю, они развернутся так, что мало не покажется.

— Ясно, — сказал я. — Всего пятеро.

— Пятеро это не так уж и мало.

— Согласен. Мистер Ловенстейн говорит, он будет платить.

— Очень правильное решение. Самое мудрое. Но должен сказать, пройдет месяц, может, два, и одной сотней долларов он уже не отделается. Они потребуют пару сотен, а потом и все три. Выдоят из него все, что можно, а потом приберут к рукам сам кинотеатр. Они так и делают. Уже завладели кондитерской на углу. Очень скоро они отожмут и соседние заведения, а потом — весь квартал. А там, глядишь, замахнутся и на район. Такие люди никогда не уймутся. Им всегда всего мало.

Мы помолчали. Потом Берт поднялся:

— Ладно. Пойду я домой. А то сказал Мисси, что уйду ненадолго, а получилось надолго.

— Она видела коробку?

— Нет. Я постарался, чтобы она ничего не заметила. Она знает только, что я в свое время пошел по кривой дорожке, но потом завязал и устроился киномехаником, чтобы зарабатывать честным трудом. Она не знает о нас с тобой и о том, что нас связывает. Она тебя любит, говорит, ты славный мальчик. Она не знает, что в этой коробке. Коробку я оставляю тебе, но ты ее не храни. Избавься от греха подальше. Чтобы я ее больше не видел. Те парни, которые тебе нужны, живут в конце улицы. Кэриа-билдинг[56]. Последний этаж.

— А почему это здание так называется? — спросил я.

— Без понятия. Но они не такие уж важные шишки, чтобы завести себе телохранителей или вроде того. Их пока пятеро, а как будет дальше — не знаю, но они явно намерены расширяться.

Я кивнул.

— Ловенстейн звонил в полицию, — сообщил я.

— Можешь не говорить, что из этого вышло, я и так знаю. Не отчаивайся, сынок. Держи хвост трубой. И запомни: есть и другие кинотеатры, другие девчонки и другие города. Мой тебе совет — выкинь эту коробку в канаву и уезжай отсюда.

Он хлопнул меня по плечу, сунул руки в карманы и, прихрамывая, ушел. А я еще долго стоял на крыльце и смотрел ему вслед.

Потом я поднялся к себе, лег в кровать прямо в одежде и туфлях. И поставил коробку рядом.

Я помнил, как мой отец приводил домой своих женщин и делал с ними всякое-разное. Совсем маленький, я все это видел из своего закутка в той же комнате.

Женщины приходили к нему постоянно, но ему все было мало. Когда они уходили, он укладывал меня к себе в постель и делал со мной почти то же, что и с ними. Ему нравилось меня трогать. Он говорил, это нормально и правильно. Но я не считал это правильным. Мне было противно и страшно.

Однажды я ему так и сказал, что это неправильно, нехорошо, и он прижал меня грудью к раскаленной печной решетке и держал, не позволяя вырваться. Я кричал так, что сорвал голос, но в том доме, где мы тогда жили, никто не пришел мне на помощь. Никому не было дела.

Никому, кроме Берта. Берт с Мисси тогда жили неподалеку от нас. Он только-только устроился киномехаником, я приходил к нему в кинотеатр, и мы с ним разговаривали обо всем. Он разрешал мне сидеть у него в кабине хоть целый день. Однажды он увидел кровь у меня на рубашке, когда ожоги еще не зажили. На коже была корка из струпьев запекшейся крови, которая трескалась и кровоточила. Временами так сильно, что промокала рубашка.

Так Берт все и узнал. Он спросил, где я обжегся, и я рассказал ему правду. Я распахнул на груди рубашку, чтобы ему показать. Отметины от решетки были четкими, словно татуировка.

Берт был знаком с моим отцом. Он говорил, отец выполнял кое-какую работу для определенных людей из нашей округи, и их Берт тоже знал. Работу, связанную с тем, чтобы махать кулаками, а иной раз и с чем посерьезнее.

До того разговора с Бертом я и понятия не имел, чем занимался отец. Я не спрашивал у него, где он работает. Мне было неинтересно. Когда он уходил по делам и я оставался дома один, это было самое счастливое время. Я любил ходить в школу — куда угодно,