Он корпит над крикетными руководствами, запоминает различные удары, учится выполнять их с правильной постановкой ног. Правда состоит, однако же, в том, что свою одинокую игру на веранде он предпочитает крикету настоящему. Возможность выйти на настоящую площадку в роли бэтсмена волнует его до дрожи, но и внушает страх. В особенности боится он быстрых боулеров: боится получить удар мячом, боится боли. Играя в настоящий крикет, он тратит массу сил на то, чтобы не уворачиваться от мяча, не выдать себя.

Он почти не набирает очков на пробежках. Если его не выбивают сразу, он иногда по полчаса отражает мячи, не набирая очков и выводя из себя всех – в том числе и товарищей по команде. Он словно впадает в некий пассивный транс, в котором достаточно, вполне достаточно, просто парировать удары. Вспоминая потом о своей неудачной игре, он утешается историями о трудных международных матчах, во время которых один и тот же игрок, как правило йоркширец, упрямый стоик с поджатыми губами, не падая духом, отбивал мячи иннинг за иннингом.

В пятницу после полудня он, открывая в качестве бэтсмена матч с младшей сборной школы Пайнлендс, видит на другом конце площадки долговязого мальчика, подающего мяч с неистовой силой. Мяч проносится над площадкой, минуя его, минуя даже защитника калитки: пользоваться битой ему почти не приходится.

После третьего броска мяч врезается в глину вне площадки, отскакивает и ударяет его в висок. «Ну, это перебор! – сердито думает он. – Это уж слишком!» Он замечает, что другие игроки смотрят на него как-то странно. Он все еще слышит удар мяча о височную кость: глухой, без эха. Но тут в глазах у него темнеет, и он падает.

Он лежит у боковой линии поля. Лицо и волосы мокры. Он оглядывается в поисках своей биты, но не видит ее.

– Лежи, отдыхай, – говорит брат Августин. Голос у него веселый. – Тебя мячом стукнуло.

– Я хочу играть, – бормочет он и садится.

Он понимает, именно так говорить и следует: это доказывает, что он не трус. Однако играть он не может – черед его прошел, место на площадке занято другим бэтсменом.

Он рассчитывал, что случившееся наделает больше шума. Ожидал громких протестов против такого опасного боулера. Однако игра продолжается, его команда ведет в счете. «Ты как? Очень больно?» – спрашивает у него один из членов команды, но ответа почти не слушает. И до завершения иннинга он сидит у границы поля, наблюдая за игрой. Потом еще раз выходит на площадку. Он жалеет, что у него нет головной боли; как хорошо было бы, если бы он лишился зрения или долго не приходил в себя – в общем, если бы произошло что-нибудь эффектное. Однако чувствует он себя хоть куда. Он прикасается к виску. Да, тут больно. Вот бы к завтрашнему дню висок распух или посинел, доказывая, что он и вправду получил сильный удар.

Как и каждый ученик школы, он играет и в регби. В регби приходится играть даже Шеферду, мальчику с высохшей от полиомиелита рукой. Позиции, которые они занимают в команде, распределяются самым произвольным образом. Его назначают столбом второй младшей сборной. Игры происходят по субботам, в утренние часы. По субботам всегда идет дождь: замерзший, мокрый и жалкий, он тяжело таскается от схватки к схватке по пропитанному водой дерну, получая толчки от мальчиков покрупнее. Поскольку он столб, мяча ему никто не передает, за что он лишь благодарен, поскольку не хочет, чтобы его сбивали с ног. Да и мяч, смазанный, чтобы защитить кожу, конским жиром, слишком скользок, не удержишь.

Он бы и притворялся по субботам больным, но тогда его команде пришлось бы играть четырнадцатью игроками против пятнадцати. Пропустить регбийный матч – это гораздо хуже, чем просто не прийти в школу.

Вторая младшая сборная все свои матчи проигрывает. Как, впрочем, и первая. Собственно говоря, этим отличаются почти все сборные Святого Иосифа. Он вообще не понимает, почему Святой Иосиф взялся играть в регби. Братья, по большей части австрийцы и ирландцы, отношения к этому определенно не имеют. Посмотреть на игру они приходят редко и выглядят, наблюдая за ней, озадаченными, не понимающими, что творится на поле.

В нижнем ящике комода мать держит книгу в черном переплете, называющуюся «Идеальный брак». Это книга про секс, о чем ему известно уже не первый год. Как-то раз он тайком утаскивает ее из ящика и относит в школу. Книга производит фурор среди его друзей, – похоже, такая есть лишь у его родителей.

Хотя чтение ее разочаровывает – изображения органов выглядят как схемы в учебниках по естествознанию, и даже в разделе, посвященном позам, ничего возбуждающего не отыскивается (введение мужского органа во влагалище сильно смахивает на постановку клизмы), – его одноклассники жадно набрасываются на нее, листают, просят дать почитать.

Отправляясь на урок в кабинет химии, он оставляет книгу в своем столе. А вернувшись назад, натыкается на холодный, неодобрительный взгляд веселого обычно брата Габриэля. Он не сомневается: брат Габриэль заглянул в его стол и увидел книгу; сердце его гулко бьется, он ждет выговора и последующего позора. Выговора не следует, однако в каждом мимоходом отпущенном братом Габриэлем замечании ему слышится завуалированный намек на зло, занесенное им, некатоликом, в школу. Отношения с братом Габриэлем испорчены. Он горько сожалеет о том, что притащил сюда книгу; уносит ее домой, возвращает в ящик и никогда больше в нее не заглядывает.

Некоторое время он и его друзья продолжают собираться на перемене в углу спортивного поля, чтобы поговорить о сексе. Он излагает во время этих разговоров кое-какие сведения, почерпнутые им из книги. Но по-видимому, они недостаточно интересны: вскоре мальчики постарше откалываются от их компании ради собственных, обособленных разговоров, которые ведутся на пониженных тонах, иногда даже шепотом и перемежаются вспышками гогота. Это они обсуждают Билли Оуэнса, которому четырнадцать лет и у которого есть шестнадцатилетняя сестра, – у Билли имеются знакомые девочки и кожаная куртка, в ней он ходит на танцы; не исключено даже, что Билли уже совершил с кем-то половое совокупление.

У него завязывается дружба с Тео Ставропулосом. Про Тео ходят слухи, что он moffie[44], гомик, но ему не хочется в это верить. Ему нравится внешность Тео, нравится его тонкая, нежная кожа, румянец, безупречная стрижка, изящество, с которым сидит на нем одежда. Даже школьный блейзер с дурацкими вертикальными полосками и тот выглядит на Тео