На уроках английского они тратят большую часть времени на шекспировского «Юлия Цезаря» – метод мистера Уэлана состоит в том, чтобы раздавать мальчикам роли, которые они зачитывают вслух. Помимо этого они делают упражнения из учебника по грамматике и раз в неделю пишут сочинения. На сочинение отводится тридцать минут, в остальные десять мистер Уэлан, не являющийся поклонником домашней работы, проверяет их и выставляет оценки. Это десятиминутное выставление оценок – самый эффектный номер мистера Уэлана, и ученики наблюдают за ним с восторженными улыбками. Воздев синий карандаш, мистер Уэлан бегло просматривает сложенные стопкой тетради. Когда под конец представления он снова складывает их в стопку и вручает старосте, чтобы тот раздал тетради ученикам, класс разражается негромкими ироническими аплодисментами.

Имя мистера Уэлана – Теренс. Он носит коричневую кожаную куртку мотоциклиста и шляпу. В холодную пору он не снимает ее даже в помещении. Мистер Уэлан потирает одной бледной белой ладонью о другую, чтобы согреть их; лицо у него бескровное, точно у трупа. Что он делает в Южной Африке, почему покинул Ирландию, это остается неясным. И к стране, и ко всему, что в ней происходит, мистер Уэлан относится, похоже, без всякого одобрения.

Он пишет для мистера Уэлана сочинения на темы «Характер Марка Антония», «Характер Брута», «Безопасность на дорогах», «Спорт», «Природа». По большей части это скучные, механические упражнения, хотя изредка его охватывает при исполнении их волнение, и ручка начинает словно порхать по странице. В одном из таких сочинений появляется разбойник с большой дороги, затаившийся у обочины в ожидании жертвы. Конь разбойника негромко всхрапывает, из ноздрей животного поднимается в холодный ночной воздух белый парок. Луч лунного света лежит, точно порез, на лице разбойника; пистолет свой он держит под полой плаща, чтобы не отсырел порох.

Никакого впечатления на мистера Уэлана разбойник не производит. Блеклые глаза учителя проскальзывают по странице, карандаш опускается: 6 1/2. Он почти всегда получает за сочинения 6 1/2, самое большее 7. Мальчики с английскими фамилиями получают 7 1/2 или 8. Ученик, которого зовут Тео Ставропулос, получает, несмотря на его смешную фамилию, 8 за то, что он ходит в хорошей одежде и посещает уроки ораторского искусства. Тео всегда достается роль Марка Антония, а это означает, что ему выпадает привилегия читать «О римляне, сограждане, друзья! Меня своим вниманьем удостойте!»[37], самый прославленный монолог пьесы.

В Вустере он приходил в школу полным опасливых предчувствий, но и возбуждения тоже. Конечно, его могли в любую секунду разоблачить, как лжеца, и последствия этого были бы ужасны. И все же школа притягивала его: едва ли не каждый день ему открывалась в ней новая жестокость, новая боль и ненависть – все то, что бурлит под повседневной поверхностью вещей. Он понимал, что происходящее дурно, недопустимо, а он слишком юн, мал и уязвим для того, что ему приходится наблюдать. И тем не менее страсть и неистовство тех дней захватывали его; он испытывал ужас, но жаждал увидеть еще больше, все, что можно было увидеть.

В Кейптауне же дело обстоит иначе, и вскоре он приходит к заключению, что зря теряет время. Школа уже не то место, где развязываются великие страсти. Это скукожившийся мирок вроде тюрьмы более-менее мягкого режима – что в ней кошелки плести, что здесь уроки отсиживать, разницы никакой. Кейптаун не делает его умнее, делает глупее. И когда он понимает это, в нем поднимается паника. Кем бы он ни был на самом деле, кем бы ни было подлинное «я», которому надлежало восстать из пепла его детства, ему просто не позволяют родиться, удерживают его в хилости и тщедушии.

Особенную безнадежность ощущает он на уроках мистера Уэлана. Он мог бы написать гораздо больше того, что позволяет или позволит когда-нибудь мистер Уэлан. Писать для мистера Уэлана вовсе не значит расправлять крылья, наоборот, скорее уж сжиматься в комок, стараться стать таким маленьким и покладистым, каким только получится.

Он не имеет никакого желания писать о спорте (mens sana in corpore sano)[38] или о безопасности на дорогах, и то и другое скучно до того, что ему приходится выдавливать из себя слова. Ему, собственно, и о разбойниках писать не хочется: сдается ему, что падающие на их лица блики лунного света и белые от напряжения костяшки сжимающих пистолет рук при всей их мгновенной эффектности принадлежат не ему, но происходят из другого какого-то места и уже успели пожухнуть. Он написал бы, если бы мог, если бы предназначалось это не для глаз мистера Уэлана, нечто более мрачное, такое, что оно, начав изливаться из его пера, растеклось бы, выйдя из повиновения ему, по странице, как пролитые чернила. Как пролитые чернила, как тени, несущиеся по гладкой воде, как молния, с треском прорезающая небо.

Одна из задач мистера Уэлана – занимать чем-то учеников-некатоликов, пока католики сидят на уроке катехизиса. Предполагается, что он читает с ними Евангелие от Луки. На деле же они снова и снова выслушивают его разглагольствования о Парнелле[39], Роджере Кейсменте[40] и английском вероломстве. Впрочем, иногда мистер Уэлан приходит в класс с номером «Кейп таймс» в руке и весь кипит от гнева, вызванного новейшими известиями о безобразиях, которые творят русские в подвластных им странах.

– Они устраивают в школах занятия по атеизму и заставляют детей плевать на крест, – гремит он. – Тех же, кто не отказывается от веры, отправляют в ужасные исправительные лагеря. Такова реальность Коммунизма, который имеет наглость называть себя религией Человека!

От брата Отто они слышат рассказы о преследовании христиан в Китае. Брат Отто не похож на мистера Уэлана: он тих, легко краснеет, его приходится подолгу уговаривать, прежде чем он что-то расскажет. Но рассказы его более авторитетны, поскольку он сам побывал в Китае. «Да, я видел это своими глазами, – говорит он на своем спотыкающемся английском, – людей, запертых в крохотной камере, их было так много, что они не могли дышать и умерли. Я это видел».

«Китаёза» – так называют ученики брата Отто за его спиной. Для них рассказы брата Отто о Китае или рассказы мистера Уэлана о России не более реальны, чем Ян Ван Рибек или «Великий трек». На самом-то деле, поскольку Ян Ван Рибек и «Великий трек» входят в программу Шестого Стандартного, а Коммунизм не входит, на происходящее в России и Китае они могут никакого внимания не обращать. Китай и Россия – лишь предлоги, позволяющие разговорить брата Отто или мистера Уэлана.

А вот ему становится не