части сдачи экзаменов он силен – не будь их, он мало чем отличался бы от других мальчиков. Экзамены приводят его в состояние пьянящего, знобящего волнения, в котором он начинает писать быстро и уверенно. Само состояние ему не нравится, а вот знание, что оно дремлет в нем, ожидая лишь повода, чтобы включиться, действует на него успокоительно.

Иногда ему удается воспроизвести это состояние, его запах и вкус, ударяя камнем о камень и вдыхая дымок: порох, железо, жар, размеренное биение в венах.

Тайна телефонного звонка и улыбки матери раскрывается на утренней перемене, когда мистер Гувс велит ему задержаться в классе. В облике мистера Гувса проступает нечто фальшивое – дружелюбие, которому он не доверяет.

Мистер Гувс приглашает его к себе домой на чашку чая. Он безмолвно кивает, запоминает адрес. Ему это совершенно ни к чему. Не то чтобы он не доверял мистеру Гувсу в той же мере, в какой доверял миссис Сандерсон, учительнице Четвертого Стандартного, но ведь мистер Гувс – мужчина, а от мужчин исходит некое веяние, к которому он относится с подозрением: нетерпеливость, едва обуздываемая грубость, намек на удовольствие при проявлениях жестокости. Он не понимает, как ему вести себя с мистером Гувсом, да и с мужчинами вообще: то ли не оказывать им никакого сопротивления и добиваться их похвалы, то ли отгородиться от них стеной чопорности. С женщинами все проще, потому что они добрее. Впрочем, мистер Гувс – этого отрицать нельзя – человек справедливый настолько, насколько это вообще возможно. Он хорошо знает английский и, похоже, ничего не имеет против англичан или притворяющихся англичанами мальчиков из африкандерских семей. Во время одного из его многочисленных отсутствий в школе мистер Гувс объяснял разницу между переходными и непереходными глаголами, и он потом не без труда нагнал класс по этой теме. Если бы противопоставление непереходных глаголов переходным было бессмыслицей наподобие идиом, оно, наверное, ставило бы в тупик и других учеников. Однако другие, во всяком случае большинство их, отличали одно от другого с совершеннейшей легкостью. Вывод неизбежен: мистер Гувс знает об английской грамматике что-то такое, чего не знает он.

К трости мистер Гувс прибегает не реже любого другого учителя. Однако излюбленное его наказание, налагаемое, когда класс слишком расшумится и слишком надолго, состоит в том, что он приказывает всем положить перья, закрыть тетрадки, сцепить на затылке руки, зажмуриться и сидеть абсолютно неподвижно.

Если не считать шагов прогуливающегося взад-вперед мистера Гувса, в комнате не раздается ни звука. С обступающих школьный двор эвкалиптов доносится успокоительное воркование голубей. Такое наказание он готов преспокойно сносить хоть целую вечность: голуби, тихое дыхание мальчиков вокруг.

Диса-роуд, на которой стоит дом мистера Гувса, находится все в том же Реюнион-Парке, в новом, северном отростке поселка, – он ни разу сюда не заглядывал. Оказывается, мистер Гувс не только живет в Реюнион-Парке и ездит в школу на велосипеде, у него также есть жена, простая смуглая женщина, и, что еще более удивительно, двое маленьких детей. Все это выясняется в гостиной дома 11 по Диса-роуд, на столе которой его ожидают булочки и чашка чая и в которой, чего он и опасался, его оставляют наедине с мистером Гувсом и ему приходится поддерживать отвратительный, полный фальши разговор.

Дальше – хуже. Мистер Гувс, сменивший галстук и куртку на шорты и носки цвета хаки, старательно притворяется, что, поскольку учебный год позади, а ему предстоит вскоре покинуть Вустер, они двое могут быть друзьями. Собственно говоря, мистер Гувс пытается внушить ему, что друзьями они весь этот год и были: учитель и самый умный из учеников, первый в классе.

От волнения, которое все нарастает в нем, он словно деревенеет. Мистер Гувс предлагает ему еще одну булочку, от отказывается. «Бери-бери!» – говорит мистер Гувс и кладет булочку на его блюдце. Ему не терпится уйти отсюда.

Он так хотел покинуть Вустер, приведя все в полный порядок. Готов был отвести в своей памяти место мистеру Гувсу рядом с миссис Сандерсон – ну, не так чтобы совсем уж рядом, но близко. А теперь мистер Гувс все испортил. Зря он это.

Вторая булочка так и остается несъеденной. Он больше не в силах притворяться и погружается в упрямое молчание. «Тебе пора?» – спрашивает мистер Гувс. Он кивает. Мистер Гувс встает, провожает его до калитки, точно такой же, как у дома 12 по Тополевой авеню, даже петли ее ноют на той же высокой ноте.

По крайней мере, мистеру Гувсу хватает ума не пожимать ему на прощание руку и вообще обойтись без глупостей.

Решение покинуть Вустер связано со «Стэндэрд кэннерс». Отец решает, что никакого будущего у него в «Стэндэрд кэннерс», дела которой, по его словам, идут на спад, нет. И собирается вернуться к юридической практике.

В офисе устраивают прощальную вечеринку, с которой отец возвращается в новых часах. А вскоре после этого отец уезжает в Кейптаун – один, оставив мать организовывать переезд.

Она договаривается с перевозчиком по фамилии Ретиф, соглашающимся за пятнадцать фунтов отвезти в своей машине не только всю мебель, но и их троих.

Рабочие Ретифа грузят мебель в фургон, мать с братом забираются туда же. Он в последний раз быстро обходит дом, прощаясь. У передней двери осталась подставка для зонтов, из которой обычно торчали две клюшки для гольфа и прогулочная трость. «Подставку забыли!» – кричит он. «Иди сюда! – зовет мать. – Забудь ты про эту подставку!» – «Нет!» – кричит он и не выходит из дома, пока рабочие не выносят ее. «Dis net ’n ou stuk pyp», – ворчит Ретиф: Подумаешь, кусок старой трубы.

Так он и узнает: то, что представлялось ему подставкой для зонтов, было обрезком бетонной канализационной трубы, который мать притащила домой и покрасила зеленой краской. Они везут эту ценность с собой в Кейптаун, заодно со старой, покрытой собачьими волосами подушкой, на которой спал Казак, снятой с птичьего вольера и скрученной в рулон проволочной сеткой, машиной для подачи крикетных мячей и деревянной палкой со знаками азбуки Морзе. Поднимающийся на перевал Байнсклоф фургон Ретифа представляется ему Ноевым ковчегом, спасающим камни и палки их прежней жизни.

За дом в Вустере они платили двенадцать фунтов в месяц. Дом, снятый отцом в Пламстеде, обходится в двадцать пять. Он стоит на самом краю Пламстеда, лицом к песчаному простору, поросшему кустами, в которых всего через неделю после их приезда полиция обнаруживает бумажный пакет с мертвым младенцем внутри. В получасе ходьбы в противоположном направлении находится железнодорожная станция Пламстед.