И адмирал Трибуц не должен был знать, что подобная инициатива исходит из Кремля. Пусть думает, что это приказ адмирала Исакова, назначенного заместителем главкома Северо-западного направления. То есть инициатива высшего командования ВМФ.

Но для адмирала Кузнецова все эти тонкости уже не имели значения. Впоследствии он не раз поздравлял себя с тем, что не подписал этой телеграммы один. Его подпись ниже подписи Сталина не играла никакой роли и не была заметна решительно никому. Подпись ниже сталинской вообще можно было считать просто распиской об ознакомлении с приказом, а не фактором равного разделения ответственности.

Через год уже стало ясно, что инстинктивно правильное поведение наркома ВМФ спасло жизнь адмиралу Трибуцу, а, возможно, и самому Кузнецову.

09:00

Со своего командно-дальномерного пункта управления зенитным огнем правого борта крейсера «Киров» лейтенант Александровский с волнением смотрел на клубы дыма и всполохи огня, поднимающиеся над остроконечными кирхами Таллинна. Город застилала чёрная пелена. Во всей этой картине было что-то жуткое и неестественное.

Александровский был заядлым фотографом, являясь фактически единственным офицером на крейсере, имевшим разрешение держать фотоаппарат в каюте, а не в секретной части. Через каюту, которую занимал лейтенант, проходила стальная труба — одна из четырёх ног знаменитой мачты «Кирова», где были смонтированы все командно-наблюдательные посты крейсера. В пространстве между этой трубой и переборкой Александровский поместил свой огромный фотопортрет по пояс. По крейсеру ходила легенда, что один из подчинённых Александровскому матросов, пойманный в городе без увольнительной, клялся, что получил на то разрешение лейтенанта, испрошенное через полуоткрытую дверь каюты. Лейтенант, правда, ничего не ответил, а молчание, по мнению хитрого матроса, было знаком согласия...

Сейчас Александровскому захотелось запечатлеть на память страшную панораму горящего Таллинна. Но аппарат остался в каюте, а уйти со своего боевого поста лейтенант не мог. Из низко плывущих туч в любой момент могли вывалиться на крейсер бомбардировщики противника.

С рассвета крейсер бил по пригородам Таллинна орудиями главного калибра, прижимая к земле немецкую пехоту, местами вышедшую уже к городской черте. Под огнем тяжёлых орудий «Кирова» уже рушились дома таллиннских окраин.

09:15

Лейтенант Дармограй с тоской в глазах проводил взглядом последние три «чайки» и несколько «ишачков», взлетевших с «пятачка». Это всё, что оставалось от двух полков морской истребительной авиации полковников Романенко и Коронца. Сделав круг над горящим городом, истребители взяли курс на Ленинград.

Из штаба флота поступил приказ отправить в Русскую гавань на транспорт «Иван Папанин» все штабные документы и младших авиационных специалистов. Всех быстро погрузили на машину и направили в гавань. На импровизированном аэродроме оставалось около 20 человек. Два катера дежурили у пирса, ожидая дальнейших приказаний. Всё оставшееся имущество: два поврежденных истребителя, несколько дощатых построек и много чего по мелочам — Дармограй приказал сжечь. Постройки и самолёты облили бензином и подожгли. Глядя на гудящее пламя, пожирающее остатки имущества двух истребительных полков, слушая грохот канонады и видя дым и обломки зданий, поднимаемые взрывами над городом, лейтенант Дармограй может быть впервые за все эти дни подумал, удастся ли ему вырваться из этого ада.

09:20

Об этом же думал и военный корреспондент Михайловский, возвращаясь в порт с позиций морских пехотинцев полковника Парафило, где корреспондент провёл большую часть ночи и всё утро.

Михайловский не был в городе менее суток, но его поразили произошедшие перемены. Подходы к городу были забиты людьми, машинами и повозками. Небритые, промокшие до нитки солдаты и моряки шли по направлению к гаваням. На подходе к гаваням улицы были перегорожены баррикадами из толстых брёвен, связанных колючей проволокой. Баррикады охраняли солдаты НКВД, пропуская через узкие проходы отходящие с фронта части.

Минная гавань встретила Михайловского разрывами снарядов, гулом канонады, тучами кирпичной пыли, горящими складами и пакгаузами. Трещат сходни под натиском людей, хриплые команды, матерная ругань, прерываемая истошным криком: «Воздух!»

Взглянув в небо, Михайловский увидел приближающиеся с разных направлений чёрные точки. Загрохотали зенитки. Шапок разрывов почти не было видно на фоне низких свинцовых туч. И снова, как и накануне, главной целью бомбардировщиков становится крейсер «Киров», отчаянно маневрирующий на рейде.

Михайловский оцепенел: столбы воды закрыли крейсер со всех сторон, а он, окутанный дымовой завесой, отбивался от «юнкерсов» огнём зенитных автоматов.

На какое-то мгновение всё в порту остановилось. Солдаты, поднимающиеся по сходням, подъёмный кран, подхвативший с пирса противотанковое орудие — крановщик высунул голову из окна кабины — все смотрели на исход очередного боя «Кирова» с авиацией противника.

Казалось, что прошла вечность, прежде чем самолёты скрылись в облаках, а огромные столбы воды от упавших бомб осели, открыв взорам знакомые башни и надстройки красавца-крейсера. На нём не было заметно никаких повреждений.

Михайловский хотел уже следовать дальше, к «Виронии», когда увидел, что около причалов остановилась серая трофейная малолитражка и из неё вышел Всеволод Вишневский. Прищурившись, он долго смотрел на пожары, на окутанный дымом рейд, а затем повернулся к своему шоферу и приказал подорвать машину. Шофёр пытался протестовать, но Вишневский с торжественным видом изрек:

— Вы приказ знаете: ничего врагу не оставлять. Выполняйте приказ.

Через гул канонады Михайловский ясно слышал очереди из автоматов и пулемётов, звучащие на соседних улицах. Там уже шли уличные бои, но не с немцами, а с бойцами эстонского сопротивления, по-русски именуемых «кайтселийтовцами». Засев на крышах и чердаках, они огнём провожали уходящие войска, готовясь сменить одну оккупацию на другую.

Михайловскому, как и большинству других журналистов, как военных, так и гражданских, было определено идти в Кронштадт на штабном судне «Вирония». Исключение было сделано только для Вишневского. Он должен был прорываться в Ленинград на одноименном лидере. На лидере «Ленинград».

09:45

Доктор Смольников, стоя на мостике санитарного транспорта «Калпакс» рядом с его капитаном Эрнестом Вейнбергсом, наблюдал за погрузкой раненых на судно.

«Калпакс» находился у стоянки Русской гавани, где интенсивность обстрела была гораздо ниже, чем в Купеческой.

Грузовой пароход «Калпакс» водоизмещением 2190 тонн был построен во Франции в 1913 году и назван «Лейтон». В 1926 году пароход был куплен Латвийской республикой и переименован в «Калпакс».

После оккупации Латвии Красной Армией «Калпакс» был «национализирован» и передан сначала во вновь организованное Латвийское Государственное Морское Пароходство, а затем в БГМП.

18 июня 1941 года «Калпакс» вышел из Риги, направляясь в Гамбург, но, к счастью, по дороге сел на мель, что спасло судно от неминуемого захвата немцами.

С первых же дней войны «Калпакс» совершил несколько смелых рейдов