Шрифт:
Закладка:
Вероятно, я что-то говорила и говорила много, потому что Маруся, всунув мне в руку сушку и заставив «закусить винишко», погладила по голове и уважительно произнесла:
– Какая ты умная, Маша!
И тут я окончательно разревелась, потому что точно такие слова и с такой же интонацией я слышала от мамы в каждый наш разговор по скайпу. И до боли захотелось домой, в Екатеринбург, домой, домой, ДОМОЙ – в тот дом, который я и домом-то не считала, к маме.
Захмелевшая, но державшаяся огурцом Маруся рукавом своего необъятного свитера пыталась утереть мне слёзы. Щека горела от Белкиной пощёчины, и я невольно дёрнулась, почувствовав боль, когда Маруся дотронулась до моего лица. От рывка вылились на землю остатки пойла из пластикового стаканчика, и я почувствовала, что сейчас задохнусь.
Вскочив, я обняла Марусю и чуть не упала, потеряв равновесие. Голова кружилась по какой-то новой орбите.
– Ты чо? Уходить собралась? – икнула Маруся.
– Нет. Да. – Я с трудом посылала слова откуда-то изнутри грудной клетки к непослушным губам. – Стакан пустой, понимаешь…
– Так мы щас исправим быстренько! – кивнула Маруся, и тут же услужливая рука одного из собутыльников плеснула мне тёмной жидкости.
– Не. Я ддддддомой пойду. На работу ссссскоро, – пробормотала я, титаническим мозговым усилием пытаясь заставить себя протрезветь.
– У тебя работа есть???
Я кивнула, решив остатки энергии направить на внутренний навигатор и безошибочно определить свою парадную из четырёх дверей на нашем доме.
– Ну, будь здорова, Машка! Заходи. Мы тут иногда пируем. Дойдёшь сама?
Я клюнула носом в воротник рубашки.
Маруся обняла меня на прощание, и я поплелась к дому, удивляясь, что иду, в общем-то, довольно прямо.
Войдя в квартиру, я замерла на пороге. Дверь в комнату была закрыта, за ней – тишина. Я не знала, спала ли Белка, но, если бы сейчас она вышла в прихожую, я, наверное, повела бы себя неадекватно. Мне хотелось одновременно и убить её, и прореветься у неё на плече.
Но она не вышла.
До звонка будильника оставалось два часа, за окном вовсю занималось скороспелое питерское утро, разбухающее из всех щелей тесной белой ночи. В кухне было уже невыносимо светло, я упала на раскладушку прямо в одежде и тут же провалилась в тяжёлый ватный сон.
Когда я проснулась, будильник уже охрип. Я с трудом разлепила глаза и попыталась поднять голову от подушки. Голова весила тонну, и было стойкое ощущение, что во рту стошнило пожилую кошку. Титаническим усилием заставив себя встать, я поплелась в ванную. Белки не было – у неё уже началась утренняя восьмичасовая йога в фитнес-центре.
Позавтракать я не смогла: одна мысль о еде вызывала рвотные рефлексы. Я наскоро приняла душ, два раза почистила зубы, оделась и вытекла из квартиры.
На работу я, разумеется, опоздала. В зеркале лифта, увидев своё опухшее лицо с подтёком ветчинного цвета на левой щеке, я пришла в ужас. Только бы не встретить Лёшку, уж он-то замучил бы меня вопросами! Мне посчастливилось, с ним я не столкнулась. Большинство моих коллег ушло на совещание, а тем, кого на сходку не допустили, было, слава богу, не до меня. Я налила большую кружку чёрного кофе, села за свой стол, сняла заколку-краб и занавесилась от постороннего мира волосами. Но минут через десять над головой раздался голос Марианны Витальевны:
– Маша, здравствуй. Мы же договаривались, что если ты опаздываешь, то предупреждаешь секретаря ресепшн. Особенно в понедельник, когда наше совещание… Господи, Маша! Что с тобой?
Я сделала большой глоток кофе, чтобы подавить икоту, и невольно всхлипнула.
– Ну-ка, голубушка, пойдём в мой кабинет!
Марианна Витальевна зацокала каблучками, и я, ссутулившись, посеменила за ней.
Она прикрыла дверь и начала меня разглядывать.
– Что с лицом?
Я туго соображала, как соврать – что упала или подралась, но губы сами выговорили:
– Марианна Витальевна, отпустите меня на один день за свой счёт. Пожалуйста. Похороны отца. В Москву надо съездить.
– Ох ты, боже! Маша! – Черты её царственного лица смягчились. – Конечно! Как это произошло? Скоропостижно или болезнь?
– Тромб оторвался.
– Соболезную…
Кто-то сунул голову в дверь, но Марианна Витальевна жестом руки махнула, чтобы закрыли.
– Бедняжка. Держись!
Я кивнула.
– Когда похороны?
– Во вторник. Завтра то есть. Я только туда и ночным назад.
– Конечно, конечно. Возьми, может, ещё пару деньков, приди в себя. Какое горе! Ты совсем юная, отец твой тоже молодым ещё должен быть.
– Пятьдесят два.
Она вздохнула.
– Тебе деньги нужны? На билеты и похороны?
Я отчаянно замотала головой:
– Нет-нет. Ничего не нужно.
– Всё же попрошу бухгалтерию выписать тебе матпомощь.
Я хотела поблагодарить, но снова побоялась икоты и просто кивнула.
– Вижу, ты проплакала всю ночь. Иди домой, соберись нормально. Поезд вечером?
Я снова кивнула. Внутри всё жгло – от похмелья, но больше от стыда, ведь ревела я не из-за смерти отца, которого совсем не знала и не могла любить. Меня раздирали на части смурные мысли, каждая кислей другой, и, вероятно, на лице всё это отражалось, потому что Марианна Витальевна подошла ближе и положила руку мне на плечо.
– Машенька, я могу как-то помочь тебе?
Я отрицательно замотала головой. По тому, как едва уловимо изменился взгляд Марианны Витальевны, я вдруг поняла: ворот моей блузки под её рукой чуть съехал, и она увидела сизо-голубоватый отпечаток лапы Белки, когда вчера та с силой схватила меня у самой ключицы. Ну и что теперь про меня можно подумать?!
На моё счастье в дверь без стука вошёл один из директоров и, не замечая меня, как если бы я была кактусом в горшке, загудел что-то о договоре с клиентом.
Я пискнула «спасибо» и попятилась к двери.
– Иди немедленно домой! – покатился мне вслед бисером голос Марианны Витальевны.
Я ещё раз поблагодарила и с несказанной радостью вышла из кабинета.
В бухгалтерии мне действительно выписали материальную помощь – шесть тысяч. Могло хватить на полтора «Сапсана» до Москвы, но я решила не шиковать и купить по интернету плацкарт на ночной поезд.
