Шрифт:
Закладка:
Да каждый день.
И каждый день все вокруг происходящее воспринимаю сквозь призму поданной им информации.
— Часто. Очень часто.
— Сперва он выделил тебя из всех. Дал понять, что видит и ценит твою исключительность. Избранность. Потом начал методично отвращать от родных и близких. Потом заменил их собой и своим окружением, уверяя, что только эти люди могут оценить твою исключительностью и избранность. Только им доступны те же ценности. Только с ними ты будешь чувствовать себя комфортно и защищенно. А потом создал ситуацию, при которой ты должна была ощутить свою оторванность от него и через время вернуться, чтобы окончательно принять все, что он говорит, не подвергая более сомнению.
Да.
Именно так все и было.
За одним исключением.
Я не вернулась.
— Это наработанные техники практически любых сект, а также некоторых спецслужб. Обработанные подобным образом люди потом и себя взорвать могут, и других не пожалеют. Зомби. Живые трупы без души и сердца, в головах которых искусно подменили понятия добра и зла. А тебе, с твоей мощной сексуальной энергетикой, наверняка предназначалась другая роль — соблазнять нужных людей для одному ему ведомых целей. Ты на каком этапе соскочила?
— На последнем.
— Повезло тебе, деточка. Крупно повезло. Твой внутренний стержень не дал тебе окончательно раствориться в том мраке. Ты выбралась, но с плотной черной повязкой на глазах и сердце, вот и не знала, что делать дальше. И просто плыла по течению, барахтаясь из последних сил и пытаясь прибиться к твердому берегу. И кто знает, возможно, ты должна была встретить того, кто полюбил бы и принял тебя именно такой. И своей любовью окрылил бы, дал силы выбраться из бездны, в которую тебя швырнули. Этого я не знаю.
Она подходит к плите, ополаскивает заварочный чайник, насыпает душистую смесь и заливает парующей водой.
— Ты пока попей чаек, а я подумаю.
Она усаживается на стул и закрывает глаза, а я мелкими глоточками пью ароматный травяной отвар.
Энергии, потоки, карма, чакры…
Все те понятия, которые так тщательно и скрупулезно разбирал наш гуру на лекциях, и которые так ядовито высмеивал. А мы верили. И с готовностью улыбались.
Только если Володя говорил правду, то отчего же меня сейчас заполняет ощущение, что тот серый, плотный туман, в котором я живу последние годы, постепенно рассеивается, обнажая во всей неприглядной красе мои слова, поступки и суждения? Отчего я испытываю такое облегчение, смешанное со жгучим стыдом? Отчего мои вечно ледяные руки стали теплыми, а сидящая рядом женщина, к которой в первые минуты разговора я испытывала агрессию и отторжение, вдруг вызывает такое доверие? Отчего мне сейчас хочется расплакаться, от боли и одновременно счастья?
И что, черт возьми, эта Татьяна сделала со мной? Просто возложив на меня свои горяченные руки?
— Раз тебе проще понимать другие термины, то выглядит твоя ситуация следующим образом. Я не знаю, что именно ты делала после побега из той, так и скажу, секты. Не знаю, что ты испытывала при этом. Но прямо сейчас я вижу перед собой жутко исковерканную, но, к счастью, окончательно не сломленную жертву насилия. Не физического, нет. Гораздо хуже — психологического. От физического порой восстанавливаются гораздо быстрее. А у тебя уже сколько, лет пять-семь прошло?
Я заторможенно киваю.
— И ты наверняка все эти годы воспринимала себя адекватным, разумным человеком. Но закодированного на определенные поступки индивида сложно назвать адекватным. Не всегда его выбор является именно его выбором. Чаще срабатывает программа, тонко настроенный триггер. Не кори себя. Отпусти чувство вины. Ты просто проходила тяжелые уроки. Наверное, они тебе по судьбе твоей, по карме были предначертаны. Считай, тебя сегодня «перепрошили». И именно с сегодняшнего дня у тебя появляется шанс все переосмыслить. Не буду лукавить. Сложно тебе придется. Колбасить будет. Но главное знай. Все, что мы сделали, мы можем «разделать». Почти все. Смерть только не изменить. А ты жива. И будешь жить долго и счастливо. Если не убоишься трудностей и выберешь любовь.
Стив долго смотрит на мое заявление. Молчит, хмурится, морщит лоб и тяжело вздыхает. Он не задает вопросов, не уговаривает, не пытается воззвать к моей ответственности. Просто смотрит. Даже не на меня, а на последнюю строчку короткой официальной бумажки с моей подписью.
«... по семейным обстоятельствам...»
— Олга, как твой руководитель, я могу потребовать объяснений и заставить две недели отрабатывать и передавать дела. А как человек, который считает себя твоим… другом, хочу услышать только одно — ты уверена в своем решении, не пожалеешь?
Что я могу ответить? Возможно, пожалею. Пожалею о престижной работе со стабильным высоким доходом. О прекрасном, слаженном коллективе, при поддержке которого мне удавалось справляться со сложнейшими поставленными задачами. О замечательном шефе, который при всех его недостатках все же был самым лучшим в моей недолгой трудовой карьере. Но именно сейчас для меня это единственный выход. Лучше я потеряю работу, чем того, ради которого стоит жить и справляться со всеми трудностями.
Ради моего малыша.
Ради ребенка, которого я уже люблю, хоть и боюсь тех изменений, что приходят в мою жизнь вместе с ним.
Между стабильной работой с кучей нервотрепок, которые однозначно скажутся на здоровье моего манюни, и простой, понятной, размеренной жизнью в деревне, при которой беременности не будет ничего угрожать, я выбираю второе.
— Стив, как руководителю я отвечу прямо. Если ты скажешь, что я должна отрабатывать, я сегодня же открываю больничный. На две недели требуемых по законодательству отработок. И регистрирую свое заявление в отделе кадров тоже сегодняшней датой.
Да, я достаточно подкована в этих вопросах. И с точки зрения закона ко мне никто не придерется. Но я не могу так поступить с тем, кого тоже по-прежнему считаю другом.
— А как другу скажу. У меня есть веская причина уйти. Более веская, чем моя репутация профессионала.
— Какая, тыковка? Скажи. Я пойму. Клянусь.
Я набираю воздуха в грудь и решаюсь.
— Стив, я беременна. И хочу родить. Родить здорового крепкого ребенка. Одна. Потому что его отец… Не в курсе. И пока не будет в курсе. Я скажу ему. Когда-нибудь. Но не сейчас. Сейчас просто не могу. Обстоятельства не позволяют. Мои собственные обстоятельства.
Стив меняется в лице. Какое-то мгновение он сидит, как пыльным мешком ударенный.
— Это Шон? — практически рычит он, вскакивая и нависая над столом.
Ох, не надо было говорить.
— Нет, пожалуйста, не надо никого ни в чем обвинять. Это не Шон. Он тут не при чем. Наоборот, он предлагал свою помощь и участие, но… Стив, миленький, не лезь только снова, ладно? Ты поклялся понять. Так пойми. Я не хочу и не могу больше встречаться с Шоном. Он замечательный и очень добрый, хоть и с тараканами в башке, но… Но я не могу больше чувствовать себя шлюхой и содержанкой. Не могу больше унижать ни его, ни себя такими отношениями. Я его не люблю. И знаю, что это слишком больно. Обоим.
