публикации положена реальная корреспонденция 1698 г., которая не подвергалась редакторской обработке при подготовке к публикации, предложено не было. Кроме того, из контекста следует, что эти рассуждения следует приписать не Петру, а самому Бломбергу, который скорее предполагает причины, заставившие русского царя пойти на введение в России западноевропейского костюма и брадобрития, но не знает о них наверняка. Это наблюдение указывает на позднее происхождение текста, так как активные действия царя, направленные на преобразование внешнего облика российских подданных, начались лишь после его возвращения из Великого посольства.

Итак, у нас нет никаких оснований считать, что замысел введения в России брадобрития был следствием того культурного впечатления, которое произвело на государя путешествие по Западной Европе. Брадобритие в Преображенском 26 августа 1698 г. следует рассматривать совершенно в ином контексте. Современники видели в нем очередное звено в цепочке действий и контрдействий в рамках противостояния царя и патриарха Адриана, причем начало этой цепочки обнаруживается в феврале 1690 г., то есть в последние месяцы патриаршества Иоакима (см. п. 15 в этой книге). Патриарх Адриан особенно резко выступал против брадобрития, а потом и табакокурения, в которых видел отступление от «благочестия». Восставшие стрельцы в своем программном документе изложили такие же идеи, продемонстрировав готовность к решительным действиям. Эти обстоятельства и должен был держать в своей голове Петр, когда возвращался в Россию и обдумывал, каким образом устроить свою первую встречу с боярами. Если мы правы в этом предположении, то та двойственность смыслов, которая была сознательно заложена царем в ритуал (см. п. 5), должна была означать примерно следующее: отсутствие бороды отныне служит маркером сохранения верности Петру (и на этих лиц распространяются необычайные царские милости), в то время как приверженцы брадоношения отныне подозреваются в связях с мятежными стрельцами, а значит, на них распространяется царский гнев и опала.

Правильность такой интерпретации брадобрития в Преображенском подтверждается тем, что в ее свете становятся понятными дальнейшие действия Петра, описанные тем же Гвариентом в донесении от 2 (12) сентября 1698 г. Согласно имперскому посланнику, 30 августа (9 сентября) царь встретился с патриархом. В ходе этой встречи, которая длилась два часа, последний «представлял оправдания за неисполнение того, чтобы заключить царицу в монастырь, и возлагал вину за пренебрежение царским приказом на некоторых бояр и духовных лиц, которые c приведением многих причин не соглашались на это». При этом Петр так разгневался, что тотчас приказал арестовать и доставить в Преображенское «трех русских попов и отдать [их] до дальнейших распоряжений в тамошний лейб-гвардейский полк под стражу». Теперь патриарх должен был выплатить царю большую сумму денег, чтобы вернуть его милость[397].

М. М. Богословский, анализируя этот фрагмент донесения Гвариента, сделал два важных уточнения. Во-первых, описанная встреча состоялась 31 августа. Об этом определенно свидетельствует бухгалтерская документация патриаршего чашника старца Авраамия, отвечавшего за «питейный расход»:

Августа в 31 день [1698 г.]. Было пришествие великого государя царя и великаго князя Петра Алексеевича всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержца в дом Пречистыя Богородицы к святейшему патриарху. И в то число питья отпущено: секту[398] полворонки, ренскаго полведра, два ведра меду вишневаго, меду малиноваго ведерной оловеник, пива мартовскаго трехведерной оловеник, меду светлова ведерной [оловеник][399].

Во-вторых, М. М. Богословский обратил внимание на то, что «три попа, о которых говорит Гвариент, по всей вероятности, были не кто иные, как попы стрелецких мятежных полков»[400]. Находившиеся при мятежных полках священники, согласно документальным данным, были действительно присланы в Преображенское из Патриаршего разрядного приказа 1 сентября, причем с них уже был снят священнический сан[401]. Если соответствующие распоряжения были отданы после разговора Петра с патриархом вечером 31 августа, то нет ничего удивительного в том, что документально передача подозреваемых в Преображенский приказ была оформлена следующим днем. Если это так, то 31 августа предметом разговора царя и Адриана был не только (а может, и не столько) развод Петра и Евдокии (как предположил австрийский посол, а вслед за ним полагали и все историки), а стрелецкое возмущение, и именно этот предмет так сильно раздражил царя, что заставил его немедленно распорядиться в отношении трех полковых священников, подчиненных Адриану. Едва ли Петру не показался подозрительным тот факт, что один из полковых священников, Иван Степанов, был отправлен к стрельцам (он должен был заменить заболевшего священника Емельяна Давыдова) по указу патриарха непосредственно перед восстанием[402]. Очевидно, именно об этом священнике упомянул и Гвариент в донесении императору Леопольду I от 7 (17) октября 1698 г. с изложением (довольно точным в основных деталях) важнейших подробностей стрелецкого розыска: «Арестованный <…> бывший с мятежниками поп получил благословение от патриарха, однако не мог достоверно и правдиво показать, был ли дурной умысел ему, патриарху, известен»[403].

Вряд ли случайным являлось и то, что сентябрьский стрелецкий розыск в Преображенском начался именно с допроса этих трех полковых священников (в том числе и того, который был прислан накануне восстания «по благословению» патриарха, о котором упомянул Гвариент). М. М. Богословский дал этому факту такое объяснение: «Розыск начался с виновных, принадлежавших к тому сословию, которому везде отводилось официально первое место: с духовенства. Были допрошены три упомянутых выше полковых попа или, как они теперь, по „обнажении священства“, стали называться, „распопы“»[404]. Однако сословный статус подозреваемых вряд ли мог в данном случае повлиять на порядок следственных действий. Во-первых, как правильно заметил М. М. Богословский, «попы» предварительно прошли процедуры «обнажения священства», а значит, перестали быть священниками. Во-вторых, очередность следственных мероприятий в таких важных политических процессах (да и в любых других) определялась совершенно иными (несословными) принципами. Сперва допрашивали вовсе не тех подозреваемых, которые имели более высокий социальный статус, а изветчиков или главных подозреваемых, которые могли предоставить наиболее важную информацию, на которой можно было бы построить дальнейшее следствие. Во время сентябрьского стрелецкого розыска в Преображенском первыми допросили полковых священников вовсе не в силу их социального статуса, а в силу того, что Петр, который стоял во главе следствия, считал их главными подозреваемыми и надеялся добыть от них важные сведения, которые могли бы быть положены в дальнейшем в основу вопросных пунктов для работы частных следственных комиссий.

Но показания «распоп» оказались малоинформативными, несмотря на то что их жестоко пытали на дыбе (дали по двадцать пять ударов кнутом[405]). После них приступили к допросу следующего по значению обвиняемого – одного из авторов и подателя коллективной стрелецкой челобитной В. А. Зорина. Следователей интересовали в первую очередь обстоятельства создания этого манифеста, из которого